11. АНАЛИЗИРУЙ ЭТО

Максим сидел напротив Верки, покусывая карандаш, с раскрытым блокнотом на коленях, и изучающе рассматривал странный объект своего исследования. Верка – объект исследования – кокетливо поправила блестящий красный берет, вздёрнула повыше огромную грудь и вздохнула:
- Ой, Максим, ну шо... давай уже, спрашивай, что ли...
- Вера, скажите, - приступил к делу Максим, - у вас никогда не возникало ощущения, что у вас, говоря научным языком, есть какие-то психологические нарушения?
- Ну как же не возникали? – горячо откликнулась Верка. – Конечно, возникали. Я ж взрослая баба. Такую жизнь прожила. Я и в психушке полгода лежала...
- Да вы что? Прямо в психушке? – заинтересовался Максим. – Без дураков?
- Как раз с дураками и лежала, - вздохнула Верка.
- Как же вы попали в психушку?
- Обыкновенно. От армии косила...
- А разве вас могли забрать?
- Дык, ёлы-палы, и щас могут забрать...
- Вот оно что... А скажите, Вера, вам нравится быть женщиной?
- Ещё спрашиваешь!...
- А что именно вам в этом нравится?
- А всё!.. Нравится задницей вилять. Нравится колготки натягивать – особенно новые, ненадёванные, они так плотно облегают ногу, так потрескивают... И вот я их надеваю, становлюсь перед зеркалом в одних колготках и думаю: я хочу её. Я хочу эту бабу. Дайте мне её немедленно... Ещё обожаю спать в бигудях. Брови выщипывать. Ногти наращивать. Губы красить. Я даже тампоны раз в месяц покупаю...
- Зачем? – поразился Максим.
- Хочу чувствовать себя настоящей женщиной, - сказала Верка и покраснела.
- Но куда же вы их... это... - Максим тоже покраснел и неопределённо покрутил карандашом в воздухе. – Как же вы их используете, Вера?
- Как, как! – Верка закинула ногу на ногу и вдруг окрысилась. – В хозяйстве использую!.. Краны у меня в Киеве текуть!
Максим ахнул и стал мелкими строчками заполнять странички блокнота. Сколько ещё непознанного таила в себе истинно клиническая психопатология!
- Алла, я унижен... – страдал в это время король ремейков в супружеской спальне.
- Опять? – лениво спросила Примадонна, приподняла одну бровь и зевнула.
- Я унижен, как никогда!
- Тебя тётя из Киева заставила ей подмышки брить? Ничего, Филя, надо терпеть... Россия и Украина – добрые соседи, мы не можем портить международные отношения...
- Да нет, Верка тут ни при чём... Меня унизили другие люди. Бессердечные, злые, чужие люди... Эти люди даже никогда не слышали, как я пою...
- Филя, в этой стране таких людей нет. Здесь все слышали, как ты поёшь... К сожалению, - добавила Алла тихо.
- А эти не слышали. Они глухие.
- А, вот ты о ком... Между прочим, повезло людям.
- У них целый хор, - погружался Филипп в историю своего унижения. – Хор глухих. Они поют песни руками, понимаешь? Поют самые известные песни – из мюзикла «Нотр Дам де Пари», хиты Юры Шатунова и прочую хрень... Они эти песни исполняют языком жестов...
- Да, страшно даже представить, на что это похоже.
- Ты не знаешь всего! Всё гораздо страшнее... Мои песни они отказались исполнять! Я жутко оскорблён. И ничего не могу поделать!
- А что бы ты хотел поделать, Филя?
- Я хотел бы послать их подальше! Обложить матюгами!
- Ну так валяй, обкладывай...
- Обкладывай, обкладывай... – Филипп зло рассмеялся. – Они ж глухие, Алла! Они ж не услышат ни хрена! А меня распирает всего, понимаешь? Такие слова на языке вертятся – а они, как назло, глухие! Вот я попал так попал!
- Да, Филя. Наконец и ты столкнулся в жизни с настоящей проблемой.
- Но я не был к этому готов, Алла. Я ужасно страдаю. Мне нужна твоя поддержка. Ты поможешь мне, Алла?
Алла посмотрела на часы:
- Ну... ладно, я посижу с тобой полчасика, пока ты не успокоишься...
- Этого мало! За полчасика проблему не решить. Моя обида ищет выхода...
- Филя, ну что мне сделать-то?
Филипп подполз поближе к Алле и ткнулся лбом ей в колени.
- Алла! – с мольбой прошептал Филипп. – Милая... а можно я покрою матом... тебя, а? Ну, как будто ты – это хор глухих... Клянусь, Алла, мне сразу легче станет... Мне бы только выговориться как следует...
- Ну... ладно, валяй, - согласилась Алла со вздохом. – Приму удар на себя. Только обещай, что всё, что ты сейчас мне скажешь, останется между нами...
- Ты мой ангел-хранитель! – воскликнул Филипп и покрыл поцелуями колено супруги.
- Короче, Филя. Не будем это дело растягивать, мне сегодня ещё на Фабрику идти... Давай начинать.
Филипп встал в стойку.
- Итак – приготовился... – скомандовала Алла. – Собрался... Представил, что я – хор глухих. Начинай!
И Алла зажмурилась и заткнула уши. Воистину, как же повезло хору глухих в их прискорбном на первый взгляд недуге...
Максим в это время углублялся в сложный душевный мир объекта своих исследований:
- Продолжай, Вера, продолжай, что тебе ещё нравится...
- Я продолжаю, продолжаю... В общем, особенно я люблю пилочки для ногтей, трусики танга, жидкую подводку для глаз, аромат пачулей, иланг-иланг, и ещё люблю щупать собственный бюст – пусть он и поролоновый...
- Вера, я тебе должен признаться... я тебя понимаю... – тихо сказал Максим, перестав записывать. – Я тоже люблю представлять себя женщиной. Знаешь, я представляю себя Ренатой Литвиновой...
- Да ты шо? – удивилась Верка.
Максим стал на глазах преображаться: приподнял плечи, изломанным жестом поправил волосы, сощурился и заговорил странным манерным голосом:
- Ой, вы знаете, я такая вся Литвинова, такая Рената, сценаристка, крашеная блондинка, стильная такая. У меня в голове столько мыслей – не поверите. Я думаю о мужчинах как о кентаврах, снимаю кино... вы видели мой последний фильм «Богиня»? Нет? Я тоже не видела... мне так страшно его смотреть. Я боюсь, что опять себе не понравлюсь... Хотя я знаю, что мой фильм – это вообще суперфосфат... Что вы на меня так смотрите? Скажите, а вы взяли с собой презервативы?.. Я без них не буду. Я не хочу вынашивать вашего зародыша... Мне недавно снился такой странный, как бы нереальный такой сон, будто я рожаю рыб, прямо в ванне, а потом ко мне приходят гости, я этих рыб жарю, потому что пожрать у меня, как всегда, нечего, а гости, сволочи, жрать хотят, уроды... а рыбы смотрят на меня со сковородки и говорят – мама, мама, не надо, нам больно, не жарь нас...
- У-у-у... – протянула Верка. – А ты тоже, видать, больненький... Слышь, Макс, пойду я, это, половик вытрясу...
- Ну какой сейчас может быть половик, - всё тем же макаром продолжал Максим, хлопнув воображаемыми ресницами, - для меня не существует никаких половиков. Только любовь. Пройдя через любовь, люди делаются богами... Я люблю тебя. Ты смотрел фильм «Небо. Самолёт. Девушка?.. Я там погибла. У нас там что-то загорелось, и я всех выпускала. Выпускала, а сама выйти не успела – я такая медлительная... А мой возлюбленный смотрел в небо и плакал... Придурок... – Максим слегка сжал Веркину руку и посмотрел ей в глаза. – А ты мне нравишься. Моё сердце колотится быстро-быстро, когда я смотрю на тебя... А кофе я не пью, у меня от него тоже сердце колотится быстро-быстро...
- Вот и ладно, вот и хорошо, - Верка вырвала руку и деловито хлопнула себя по грудям. – Ну шо ж, пойду, расскажу Алле Борисовне, какие тут дела делаются... и какая тут у нас любовь...
- Вера, не надо! – опомнился Максим и будто стряхнул с себя Ренату Литвинову. – Не говори никому! Я тебе открылся как другу. Я давно ненавижу себя... Кто я такой? Что я могу? Попросить компьютер убрать два заведомо неверных варианта – больше ничего. Ты хоть понимаешь, Вера, как это унизительно – просить какой-то поганый компьютер убрать два заведомо – главное, заведомо! – неверных варианта. Поэтому я и представляю себя Ренатой Литвиновой. Пусть она слегка того. Пусть она неправильно говорит по-русски. Пусть она думает, что похожа на Грету Гарбо... Пусть она брошки цепляет на задницу, а шляпку надевает на коленку. Но всё равно она лучше, чем я...
- Это конечно... – согласилась Верка, подобрала подол и навострила лыжи. – А всё-таки пойду, расскажу Алле Борисовне, чем ты тут занимаешься.
- Не надо, Вера! Не говори никому!.. – прокричал Максим, но коварная Верка уже усвистнула вместе со своими фантомами – Андрейкой и Данилкой.
Посмеиваясь и потирая ручки, Верка подскочила к двери спальной комнаты Филиппа и Аллы. Она приложила к замочной скважине своё вареникообразное ухо, и глазки у неё заблестели:
- Так-так, а здесь у нас чего?...
А там Филипп только что закончил изливать на Аллу потоки брани, адресованные бесчувственному хору глухих, отказавшемуся исполнять его песни. Утомившись, супруги решили отдохнуть после пережитого катарсиса.
- Как ты считаешь, Алла, я достаточно тебя унизил? – спросил Филипп, отдуваясь и благодарно глядя на Аллу.
- Нормально... А я хорошо изображала хор глухих?
- Гениально, Алла, как всегда! А я был очень груб?
- Ты был омерзителен! – сказала Алла, обмахиваясь носовым платком. – Ты был... такое хамло!
- Теперь мне гораздо легче. Когда в следующий раз кто-нибудь побрезгует исполнять мои песни, мы опять представим, что ты – это они, подонки, и я всё тебе выскажу... Самым жестоким, самым страшным матом, с самыми мерзкими подробностями...
Алла забеспокоилась:
- Филя, может, всё-таки не стоит так увлекаться?.. Конечно, я тоже испытала большое удовольствие – всё-таки не каждый день меня так грубо, так гадко оскорбляют... Но я боюсь, что скоро мы просто не сможем без этого обходиться...
Верка за дверью отлепила ухо от замочной скважины и удовлетворённо рассмеялась.
Вечером коварная киевская гостья собрала на кухне Филиппа, Максима и Аллу, встала под люстру, выпятив грудь и бока, и, поигрывая невесть откуда взявшимся хлыстом, объявила:
- Итак, Алла Борисовна, Филя и Максим! Слушайте сюда! Я узнала ваши маленькие грязные тайны! Ваши гнусные извращения! Кое-кто из вас мечтает стать крашеной блондинкой, кое-кто притворяется хором глухих, а его партнёр в это время подвергает его унижениям! Но я вижу, что вы и теперь не боитесь меня – теперь, когда я всё знаю! Вы, наверное, думаете, что я всё ешё глупая и безмозглая Верка? А на самом деле я страшный, не склонный к жалости, решительный и брутальный... Андрейка!
И тут Верка, к ужасу присутствующих, сдёрнула с себя блестящий красный берет вместе с волосами и с треском отодрала грудь, которая была приклеена к голому телу двусторонним скотчем. Все увидели незнакомого пухлолицего парня с хищным выражение маленьких серых глаз.
- Да, у Андрейки есть свои тайные страсти и пороки! – продолжало это порождение ада. – И вы их удовлетворите – иначе всё, что я знаю о вас, я предам огласке! Я хочу, шоб моё тайное желание осуществило самое невинное существо, которое живёт в этом доме – я имею в виду юную Анастасию! Она должна полностью мне подчиниться! Я жду её в моей комнате – то есть в бывшей комнате Аллы Борисовны... Вопросы есть? Вопросов нет!
Порождение ада щёлкнуло хлыстом и снова нахлобучило берет на голову.
Алла поняла, что противостоять этой дикой силе невозможно. Поэтому юную Анастасию дружескими тычками направили в комнату, где поселилось двуполое существо с фальшивой грудью, порочное и жаждущее наслаждений.
- Что я должна сделать?.. – спросила Настя, дрожа от ужаса.
- Настя, сделай мне это... – Верка задумалась. – Сделай мне... педикюр.
- Педик – что? – переспросила Настя.
- Педик – кюр! Вот тупая! – рассердилась Верка. – Ногти мне на ногах постриги, вот что! Я сама не достаю – видишь, руки короткие.
Настя покорно взяла садовые ножницы и приблизилась к голым, когтистым ногам...
Дальнейшее – молчание.
После пережитого унижения, достойного перьев Данте и Шекспира, Настя вернулась в свой плюшевый уголок. Уже знакомым жестом она набросила на свою нежную шею заранее заготовленную петлю:
- Прощай, проклятый и продажный мир шоу-бизнеса. Этого я тебе не прощу... – прошептала Настя.
Так несчастная и легла спать – с петлёй на шее.

12. РУВАС САКИС, ИЛИ СИКОСЬ НАКОСЬ

Алла подпиливала ноготки, Филипп перед зеркалом подравнивал свои маленькие элегантные бачки. Вроде бы всё было на своих местах: рейтинг у Фабрики был не слишком большой, но и не маленький, погода была довольно мерзкая, но и не минус двадцать, а сама жизнь прекрасной звёздной пары если и не удалась с точки зрения Мадонны или Уитни Хьюстон, зато с точки зрения местного сантехника была сущем раем... Приблизительно об этом размышлял Филипп, подравнивая бачки, но его размышления были прерваны.
- Филя, я вижу, что ты стараешься, - вдруг с прохладой в голосе произнесла Алла. – Ты изо всех сил стараешься сделать вид, будто ничего не случилось.
- А что случилось-то, Алла? – спросил Филипп и внутренне похолодел.
- Ты знаешь. И я это знаю. И все знают... Ты можешь не притворяться. Я уже поняла, что это – серьёзно. Прости, я должна побыть одна... Хотя я и железная женщина, но иногда трудно сдержать слёзы... Прости... Давай, Филя, вали отсюда.
Филипп по привычке отвалил к Насте.
- Настя, а ты чего-нибудь понимаешь?
- Я всё понимаю... – холодно сказала Настя. – Это бывает, Филя. Никто тебя не винит.
- Да что я сделал-то?
- Я знаю, ты тоже страдаешь... Но пожалей Аллу Борисовну. Не обрушивай на неё сразу всё... Она уже не так молода.
- Ты мне будешь рассказывать! – иронически заметил Филипп.
- Да, именно я, - сказала Настя с вызовом. – Потому что ты стал мне очень близок, Филя. И мне тоже тяжело тебя терять...
- Нет. не догоняю. Опять меня из дому что ли, выгоняют?..
- Ты можешь оставаться, сколько хочешь.
- Иди ты, Настя. Чего это ты мне указываешь, где и сколько мне оставаться?
- Как вы всё-таки жестоки, мужчины... Прости, ты не мог бы оставить меня одну?
- Одну? Да пожалуйста. Вали отсюда и сиди где-нибудь одна, сколько влезет...
Настя ушла, сдерживая слёзы. Филипп остался один и попытался напрячь память: когда и в чём он оступился. Но память не напрягалась – только в туалет почему-то захотелось. Пришлось уступить природе.
А Максим в это время рассказывал Верке романтические истории. Женская половина Веркиной души больше всего жаждала именно этого.
- Ну, рассказывай дальше, Макс, рассказывай, как у них всё было-то... – теребила Верка рассказчика, который настраивался на нужную волну.
- Итак, Вера, я продолжаю, - таинственно сказал Максим, зажёг для настроения свечи и извлёк из-под стола бутылку шампанского. – Оказалось, что этого юного, горячего, но опытного греческого мачо звали... как бишь его звали?.. Сикось Накось... то есть, Накось Выкусь. – Максим тряхнул головой, чтобы мозги встали на место. – Извини, Вера. Этого мачо звали Сакис Рувас... Над его верхней губой призывно блестели капельки пота. Под тонкой греческой рубашкой подрагивали мускулы. Наш Филипп был сражён молодым греком, но не подал и вида. Он кокетливо взмахнул своей роскошной кудрявой гривой и отвернулся. Но в этот момент он уже твёрдо знал, что в лице Сакиса Руваса он нашёл свою судьбу...
- Стой, Макс... стой... сморкнусь только, - Верка достала старый застиранный платочек и пару раз в него призывно протрубила, как влюблённая слониха. – Господи. Вот ведь что она делает с людьми-то, любовь-то эта проклятая...
- До любви-то, Верка, я ещё не дошёл, - загадочно улыбнулся Максим и откупорил шампанское. – Я только про начало творческого сотрудничества рассказываю...
И Максим плеснул колдовства в хрустальный мрак бокала.
Между тем Филипп, так и не осознавший, в чём его вина, вернулся в общество любимой супруги.
- Это ты, Филя? А я почти совсем успокоилась, - сообщила Алла, густо припудривая заплаканное лицо. – Я могу рассуждать здраво...
- Алла, не надо рассуждать здраво. Меня это пугает...
- Я думаю, жить ты будешь в Греции, да? – спросила Алла чуть дрогнувшим голосом.
- Ну... Алла, для тебя я всё сделаю, - Филипп растерялся. – Если ты желаешь, чтоб я жил в Греции, я буду жить в Греции...
- Подонок! – воскликнула Алла и ловким движением ноги выкатила биту из-под дивана.
Филипп заорал от ужаса и снова бросился за разъяснениями к Насте.
- Настя, блин! Чё за дела-то?
- Что? – поразилась Настя. – В такой момент, когда рушится вся наша жизнь, ты спрашиваешь – чё за дела?
- Вот именно, лучше не скажешь! Чё за дела-то? Чего Алла бесится-то с утра?..
- Я её понимаю... Я тоже с трудом сдерживаюсь. Так бы и размазала тебя по стенке... Ведь у нас же своих полно, Филя. Хоть, извините, попой ешь. Вот, Авраам Русо к твоим услугам, очень даже знойный товарищ. Тарзан недорого берёт... А тебя понесло куда-то к чёрту на рога, в Грецию эту, к Сакису какому-то... Подлец ты, Филя! – и Настя в бессильном гневе сжала кулачки.
- Я не врубаюсь, о чём ты! – вскричал Филипп и стал в отчаянии биться головой о стенку.
А Верка и Максим, не обращая внимания на доносящийся откуда-то ритмичный стук, любовались пузырькамишампанского в свете маленьких огоньков и блаженно таяли в романтической атмосфере.
- И тут, Вера, наш Филипп задумался: как же показать этому красавцу-певцу, этому греку, этому Сакису Рувасу, всю глубину своего нарождающегося романтического чувства? – повествовал Максим. – И он подарил Сакису чудесный пояс...
- И чулки? – с придыханием спросила Верка.
- Нет, только пояс... подходящих чулок, наверное, не нашёл. А пояс был необыкновенный. Серебрянный, с драгоценными камнями. Именно в этом поясе Сакис вышел на сцену. Увидев на Сакисе свой подарок, Филипп едва не упал в обморок от счастья. Он почувствовал, что ему не хватает воздуха, что земля уходит из-под ног, а перед глазами мелькают разноцветные звёздочки...
- Макс, а шо Филя кушал перед этим?
- Не знаю. Не сбивай меня!...
- Прости, прости. Говори дальше.
Максим выдержал паузу, поймал романтическую волну и продолжил:
- В общем, на этом концерте они с Сакисом спели песню «Хочу тебя, как сумасшедший» - и пока наш Филя это пел, у него то и дело пересыхало горло и темнело в глазах, к тому же стало подозрительно бурчать в животе. Это случалось всякий раз, когда волшебное чувство настигало его... Но только Сакис мог понять, что же такое происходит с нашим Филей – потому что сам Сакис чувствовал себя примерно так же. Его от нахлынувших чувств очень сильно тошнило и даже чуть не вырвало прямо на Филиппа. Только профессионализм обоих певцов уберёг их от трагедии.
Ритмичный стук головы Филиппа о капитальную стену прекратился, поскольку Алла налетела на супруга голодной орлицей и тряхнула за шиворот:
- Если ты, подлец ты мелкий, думаешь, что я тебя просто так отпущу в эту чёртову Грецию, - накось, выкусь! Хрен тебе, а не Сакис!
- Алла, а что за Сакис такой? Что-то такое смутно знакомое...
- Ты ещё издеваешься, да? Вон! Вон отсюда!
- Вон так вон... – согласился Филипп, уворачиваясь от затрещин, и грешным делом подумал: «Правда, что ли, в Грецию махнуть – сплошная тут нервотрёпка...».
Филипп стоял перед раскрытым чревом любимого чемодана и размышлял о том, что возьмёт с собой только самое необходимое. Но проблема была в том, что для самого необходимого нужно было три железнодорожных контейнера.
- Алла тебе развода не даст, не надейся! – заявила Настя, наблюдающая за раздумьями Филиппа.
- Иди ты. Я ей тоже развода не дам... Я только одного не могу понять, про какого это Сакиса она говорила? Кто такой этот Сакис?
- Вот, Филя, теперь ты спохватился! – заверещала Настя. – А ведь ты раньше должен был спросить себя: кто он такой, этот Сакис, и зачем он тебе нужен?
- А мне нужен Сакис? – уточнил Филипп.
- Получается, что так! И получается, что этот сакис дороже нас всех – и меня, и Макса, и самой Аллы Борисовны...
- Ух ты... круто! – Филипп задумался. – Значит, рекомендуешь?
Пока вдохновлённый мыслями о незнакомом греке Филипп доставал с антресолей свои остальные чемоданы, Максим и Верка жили в мире настоящих, всепобеждающих страстей. Максим вливал в себя шампанское и говорил с большим чувством, подвывая на манер Эдварда Радзинского:
- И вот, наши юные друзья, слегка пьяные от того, что нашли друг друга, устроили себе ужин на двоих в греческом ресторане...
- А почему в греческом? – спросила Верка.
- Потому, что всё это происходило в Греции и других ресторанов там не было... А после ужина они поехали на виллу Сакиса, которая находилась в укромном живописном местечке. Филипп буквально расплакался, когда увидел, как много в Сакисовом доме всякой живности...
Верка улыбнулась сквозь слёзы экзальтации:
- Свиней, что ли, разводит или птицу?
- Нет, ни свиней , ни птицу. Сакис подбирает всех бездомных кошек и собачек в округе, откармливает их и воспитывает. Он такой же добрый, грустный, одинокий и романтичный, как наш Филя...
- И тоже матом ругается?
- Да, тоже ругается. Но очень нежно...
- Оссподи, как ладно-то у них всё вышло... Ну, ну, а потом чего было?
- А потом пришла разлука. Филя вернулся в семью, а Сакис сейчас собирается в Америку встретиться с Томом Хенксом... Но Филя и Сакис, они договорились встретиться в ноябре в Питере.
- Дай им бог, дай бог... – всплакнула Верка.- Вот такая история любви... Конечно, такие истории у Фили и раньше случались – с Рики Мартином, с Даной Интернешнл... Но именно в Сакисе Филя увидел своё отражение. И полюбил его, как самого себя. Недаром Алла, увидев Сакса по телевизору, спросила Филиппа со своей фирменной незлой иронией: Филя, мать твою, вы с этим дурковатым Сакисом не родственнички ли?
- И шо Филя ответил?
- Ничего. Филя покраснел и убежал в другую комнату... Наверное, звонить Сакису. Он просто не может без него жить... А ещё у Филиппа есть пара обязательств, которые он взял до того, как решил уйти...
- Куда уйти, откуда?
- Из жизни, наверное... В общем, перед тем, как уйти, Филипп должен сделать две священные вещи: поучаствовать в юбилейном концерте Игоря Крутого и осуществить совместный проект с Сакисом...
- А детишек они не хотят завести? Уж так хочется детишек понянчить! – замечталась Верка, в голове которой пузырьки шампанского постепенно плотно оседали на мозги.
Максим открыл рот и о чём-то задумался.
Филипп сидел на чемоданах и предпринимал последние усилия к тому, чтобы понять, что происходит. «Сакис, Сакис... – мучительно вдумывался Филипп. – Кто же это такой, блин?... Где ж я его видел?... Вроде это тот грек, у которого мы на даче бухали и с которым на каком-то левом концерте какую-то дурацкую песню пели... Я ему ещё какой-то ремень барахольный подарил с брильянтами... или – он мне?.. Вообще ничего парень. Жалко только, что по-русски ни бум-бум... А правда, что ли, взять да в Грецию смотаться, пока Алла меня со свету не сжила?..»
Эти разрозненные мысли заняли у него целый вечер. Когда мысли кончились, Филипп распаковал чемодан и просто лёг спать.
Максим же в своей комнате начинал откровенно зевать, - но Верка всё не уходила, надеясь на продолжение.
- Максим, ну ты шо ж замолчал, расскажи, как оно кончилось-то всё? – попросила Верка, роняя сентиментальные сопли.
Максим пожал плечами:
- Ну, чем кончилось... Тем, что в конце концов Филя покинул нашу семью. Его позвало за собой светлое, искреннее чувство к Сакису...
- Макс, растрогал ты меня, разбередил душу... – Верка вдруг призывно всколыхнулась и подсела вплотную к Максиму. – Годы-то уходят. А жить-то хочется. Давай, что ли, и мы с тобой, как Филя с Сакисом этим, в омут страсти упадём... Всё бросим, пусть нас чувство позовёт... в даль светлую... или там ещё куда...
Максим вскочил с места, плюнул на трепыхающийся огонёк свечи – огарок зашипел, как шкварка на сковородке, и романтическая обстановка тут же исчезла.
- Да ты что, Верка, с дуба рухнула? – Максим покрутил пальцем у виска. – На хрена ты мне нужна?.. А Филя, чтоб ты знала, ни к какому Сакису не поехал. Дура ты, Вера, всему веришь!
- Погоди, погоди. Как это?... – растерялась Верка. – как Филя к Сакису не поехал?
- А вот так это! Не поехал и всё, - злобно сказал Максим. – Он что, греков не видел никогда?..
Взбаламученный Веркин разум ещё цеплялся за прекрасный миф о высоких чувствах. Но по глазам Максима она поняла: только что созданная сказка растоптана реальностью, как маленький муравейник стадом бесчувственных носорогов.
Опустив голову, Верка отправилась на кухню варить вареники, чтобы как следует покушать на ночь. И несмотря ни на что – мечтать о любви.

13. СОН РАЗУМА РОЖДАЕТ ЧУДОВИЩ

Верка поглощала шматы сала, которое прислали ей киевские родственники. Алла сидела напротив с потускневшим и осунувшимся лицом.
- Знаешь, Вера, я так устала... – вздохнула Алла.
- Знаем, знаем! – весело сказала Верка. – Устала Алла и всё такое...
- Скоро я дам свой последний концерт. Можешь мне поверить. Я уйду вовремя. Только напоследок деньжат заработаю. Понимаешь, Вера, семья у меня большая. Всех надо обеспечить. Лимузин, опять же, столько бензина жрёт – а как нам с Филей без лимузина?
- А на фига вам с Филей лимузин? Вам бы в деревню, на покой, парного молочка попить, яичек из-под курочек покушать...
Алла поморщилась:
- Что ты такое говоришь, какие яички – болтаешь просто что-то неприличное...
- Я, Алла Борисовна, жизнь знаю. Долго вы тут не протянете. Видите, сколько народу навалило в эту вашу Фабрику звёзд? Вот они-то вас и сожрут.
- Ну что ты, Вера. Это такие милые ребята...
- Все, все предатели. Вы хоть вокруг себя посмотрите. Филя ваш то с Настей мутит, то с Насосом этим... с Сакисом, я хотела сказать. Самолётик прикупил - чтобы смыться по-быстрому, когда вас паралич разобьёт...
- Паралич?
Верка пожала плечами и отправила в рот очередной шмат сала:
- А почему бы и не паралич? А кто в наше время застрахован от паралича?
- Это верно... – согласилась Алла. – Времена страшные.
- А ещё может быть и заворот кишок, и болезнь Альцгеймера – говорят, страшная штука, с немолодыми примадоннами случается особенно часто, так и косит их, так и косит...
- Господи, что же это за болезнь такая?
- Это когда примадонна перестаёт соображать, как её зовут, с кем она живёт...
- Это я ещё соображаю!..
- Забывает, шо на завтрак кушала... – продолжала Верка.
Алла забеспокоилась:
- Так, что я кушала, что я кушала?.. не помню! Вера, я не помню!.. Нет, стоп, я же ещё не завтракала! – Алла облегчённо выдохнула. – А я так разволновалась...
- Может, и не зря разволновались. Вот вы помните, Алла Борисовна, что вы делали первого ноября семьдесят четвёртого года?
- Ну, приблизительно помню... хотя очень смутно.
- Вот! Первый признак. Но вы не волнуйтесь, Алла Борисовна. Пока я здесь, с вами ничего плохого не случится. Я вам обо всём буду напоминать... Кстати, помните, вы у меня тысячу долларов одолжили?
- Не помню...
- Вот так никогда не надо отвечать, Алла Борисовна. Надо всегда отвечать: конечно, помню.
- А... Поняла-поняла. Конечно, помню.
- Очень хорошо! – обрадовалась Вера и вытянула вперёд жилистую лапу. – Вертайте взад!
- Что вертать?
- Вертайте взад тыщу баксов. Неужто опять запамятовали?..
Алла отдала Верке последнее и, сгорбившись под тяжестью нового горя, уединилась в своём будуаре.
«Пока я что-то помню, я должна писать воспоминания, - подумала Алла. – Если я не напишу, потомки не простят мне этого. Не простят эти самые ребята из Фабрики звёзд – увы, я уже не помню, как их зовут...» Алла разложила перед собой белоснежные листы бумаги и снова задумалась. «Итак, я родилась... Но этого я тоже не помню. Хоть убей, я не помню, чтоб я рождалась... Как это происходило? Что я чувствовала?.. не помню, хоть тресни... А что я помню?.. Помню, что сделала блестящую карьеру. Но как это у меня получилось, с моими-то способностями – вот в чём вопрос. Наверное, уже не вспомню никогда...».
Алла разрыдалась и уронила голову на белую стопку бумаги.
Пока Алла пыталась вспомнить обстоятельства, приведшие её к блестящей карьере, Верка уверенно брала власть в свои руки:
- Максим, Алла просила тебе передать, шо ты сегодня останешься без ужина.
- За что? – испугался Максим.
- Сам знаешь, за шо. Ты с Валерией концерт вёл? Вёл. За ручку её держал? Держал. Вот и сиди теперь не жрамши.
- Но я же... не просто так её за ручку держал! Я же за деньги! Это у меня работа такая – с кем попало концерты вести! Мне выбирать не приходится...
- Вот ты и признался! – обрадовалась Верка. – Вот ты наконец и признался, Максим, в том, кто ты есть! Ты – продажная женщина!
- Да, я продажный – но я сто раз тебе говорил, чтот я не женщина, не женщина, не женщина! Это ты женщина, Андрей! Причём очень уродливая!
- Шо такое? – рассвирепела Верка и завизжала. – Не сметь! Никогда не сметь называть меня Андреем!
Максим пригнулся и выбежал вон. А Верка плеснула немного молока в немытый стакан, взяла пару чёрствых сухариков и отправилась кормить приболевшую Аллу.
- Вот, покушайте! – сказала Верка, бросив поднос на постель. – А знаете, скучаю я по Киеву, Алла Борисовна... Помните, я вам ешё вчера про это говорила?
Алла попробовала сухарь на зуб и кротко призналась:
- Не помню, Вера...
- А, ну да... извините меня, дуру деревенскую.
- А что ещё вчера было, Вера?
- Ой, ну, ничего особенного. Максимка ваш опять рассказывал, как он в Валерию влюблён...
- Он влюблён в Валерию? – обречённо спросила Алла, размачивая сухарь в молоке.
- Да, влюблён, а вы не помните? Он же с ей вёл концерт...
- Да, да, это я вспоминаю.
- И прямо с концерта они хотели вместе дать дёру. Но муж Валерии, Пригожин, всё это дело прочухал. Он за кулисами стоял вместе с сыном Валерии, и так ей потихоньку показывал: мол, Валерия, если ты дашь дёру с этим пародистом, я твоему мальчишке голову откручу... И пришлось им побег свой отложить. Максим страдает очень. Никак не может Валерию забыть...
- Вот, значит, как. Любит, значит...
- И Филипп ходит-страдает.
- Тоже в Валерию влюблён?
- Да нет, он ждёт не дождётся, когда вы свой последний концерт дадите и уйдёте наконец со сцены. Даже не знаю, надо ли вам это рассказывать-то, Алла Борисовна... Уж очень он мечтает, чтоб вы скорее перестали выступать. Говорит – я Аллу тогда со спокойной душой сдам в специальный пансионат, а сам с тобой, Вера, - это значит, со мной – жить буду. Но я ему сказала, что при живой Алле Борисовне у нас ничего не может быть!
- А при... неживой? – тихо спросила Алла и похолодела.
- Ну, до этого ещё дожить надо!.. Но планы у него большие. Говорит, поучаствуем с тобой, Вера – это со мной, значит, - в проекте «Последний герой», вместе на Евробачение-2005 в Киев поедем, Фабрику звёзд разгоним к чёртовой матери! Вот такие планы у него. Он же вам всё это рассказывал – неужели не помните?
- Нет, Вера, не помню... болезнь у меня такая – всё забываю.
- А, ну да, ну да... – закивала Верка и выдернула из рук Аллы последний сухарь. – Покушали, что ли? Ох, гемморой мне с вами...
Верка ушла. Алла решила вернуться к мемуарам, пока её память посещали едва различимые ошметки долгой, насыщенной жизни.
«Помню – туман. Дым. Я вишу на трапеции. Кружится голова... – записывала Алла. - Я понимаю, что я в цирке. Я болтаюсь в воздухе и что-то пою... Что я здесь делаю? Не помню... А вот ещё... За роялем – мужик. Очень мрачный. Почти не смотрит на меня. А я кричу в микрофон – я в восьмом ряду, в восьмом ряду, меня узнайте, мой маэстро! – а он, гад, не узнаёт!.. Блин, вспомнила! Этот мужик был Раймонд Паулс!.. Ещё помню чёрные усы и рыжие волосы – это Игорь Николаев... Все пьяные... наверное, на гастролях... Я бью кого-то по лицу... Ко мне подходит женщина с огромной толстой косой... это смерть? Нет, это Толкунова! Другая женщина улыбается – у неё очень большие зубы. Её зовут... Лайма Вайкуле. Господи, какая страшная была у меня жизнь!» И Алла захлебнулась в плотных и страшных водах своего прошлого.
- Всё-таки странно, Верка, что Алла не хочет меня видеть, - хмуро говорит Филипп, тоскующий по супруге.
- Алла тебя больше не любит, Филипп! – сообщила Верка. – Она не может тебе простить твоих матюгов...
- Иди ты! Она обожает мои матюги. Она сама мне говорила, что когда Элтон Джон на Мадонну ругался – это он под меня косил. Украл, можно сказать, мой образ...
- Ну не знаю, не знаю... Шо велено передать, то и передаю. Алла велела тебе ехать со мной в Киев. Она говорит, шо здесь твоя карьера погублена, а у Киеве есть хоть какой-то шанс...
- Я ж языка не знаю.
Верка вздохнула:
- Так и быть. Я с тобой позанимаюсь. Алла Борисовна велела мне за тобой присматривать. Поддержать тебя своей популярностью. Может, даже песню вместе записать...
- Ну, если Алла велела... Хорошо, я поеду.
- Не забудь взять с собой свои сбережения. Помни: у Киеве никто, кроме меня, не будет тебе помогать!
Филипп посмотрел на Верку с отвращением: после жизни с Аллой жить с Веркой – это было для Филиппа всё равно, что после Ниццы переехать в Кустанай.
Алла же продолжала мучительно всматриваться в своё прошлое, и оно подсовывало ей самые неприглядные картины.
«Я помню, как у меня раскалывалась голова, - тяжело вспоминала Алла. – Меня преследовала какая-то тварь... мелкая, прилипчивая, белесая, настырная, визжащая на своём языке. Она показывала мне свои мелкие острые зубки... Она хотела моей крови. Нет, не крови... а чего?.. мяса, что ли?.. Чего же она хотела от меня?».
И вдруг воспоминание сверкнуло в мозгу Аллы, как молния в ночи: ясное, чёткое, ослепительное.
«А, я вспомнила! Она хотела детского питания! Это была Кристина, моя маленькая дочка! Она орала за сценой, когда я выступала...». Алла заплакала. «Слава богу, я вспомнила самое главное – что я выступала! Я была певицей!.. Надо же, кто бы мог подумать...».
Раздался жуткий шум и скрежет. Алла вздрогнула и перекрестилась: оконная штора стала шевелиться, надуваться и приобрела смутные человеческие очертания, потом вздыбилась, и из-под неё вылезла длинноногая рыжая девица.
- Ты кто? – прокричала Алла, ища взглядом, из чего бы соорудить крест и отпугнуть им рыжую нечисть.
- Алла Борисовна, Верка меня к вам не пускала, но я через окно влезла... – сообщила девица и подтянула розовые колготки.
- Ты кто? – повторила Алла чуть спокойнее.
- Я – Настя, молодое дарование...
- А я тебя не помню. Я думала, ты – моя смерть.
- Значит, вы правда болеете? – огорчилась Настя.
- Правда, девочка. Это конец.
- Тогда мне тоже незачем жить! Жизнь слишком невыносима! Даже Примадонны не выдерживают – куда уж мне! Меня точно уничтожат, как не фиг делать! – воскликнула Настя, накинула на шею петлю и влезла на стул.
- Э, что это ты делаешь?.. – с опаской спросила Алла.
- В очередной раз увидела я звериный оскал шоу-бизнеса... Я презираю тебя, проклятая поп-культура! Я ненавижу вас, акулы-продюсеры, грязные журналисты, тупая подпевка, колченогая подтанцовка, тормозные композиторы...
- Кажется, что-то похожее в моей жизни уже было... – пробормотала Алла, вглядываясь в Настю, которая привязывала верёвку к люстре. – Блин! Я всё вспомнила!!! – крикнула она и изменилась в лице. – А где Филька? Где Макс? А? Ну я вам сейчас задам! Ни разу, гады, не навестили, пока я болела! Ну вы у меня получите!..
- Алла Борисовна, вы снова стали, как прежде... – из петли сообщила Настя.
- Ага! – рассмеялась Алла. – А ты, Настенька, вешайся, не стесняйся...
- Спасибо, - пробормотала Настя.
Алла решительно вышла из комнаты, выбив из-под Насти стул. Настя удивлённо крякнула и через секунду очнулась на полу, с люстрой на голове.
Мощный голос Примадонны громовыми раскатами разнёсся по всей квартире:
- Филя, а ну иди сюда!
- Хренов шоу-бизнес, - ругнулась Настя, выбираясь из-под хрустальных подвесок. – Даже концы отдать не получается.

14. ПОСЛЕДНЯЯ ГАСТРОЛЬ

- Филя, нам надо что-то делать с этой тётей из Киева, этой Веркой Сердючкой, - говорила Алла, втирая в лицо ночной крем. – Она отвратительно готовит, громко рыгает, подолгу занимает санузел и уже заколебала всех разговорами о своей поганой карьере...
- Вообще-то получается, что она ведёт себя как член нашей дружной семьи... – заметил Филипп, тоже втирая в лицо ночной крем.
- Но ты забываешь, что она постоянно пристаёт к Насте... Неужели тебя это не задевает?
- Да нет, когда Верка пристаёт к Насте, меня она не задевает, потому что обычно я в это время нахожусь в другой комнате...
- Ну, а то, что она пристаёт к Максу, - это тебе нравится?
- Но ты тоже пристаёшь к Максу. Я люблю за этим наблюдать.
- Но ты забываешь. дорогой мой Филя, что я – не тётя из Киева! Мне всё можно. Я – Алла Борисовна!
- Действительно, - пробормотал Филипп. – Всё время забываю...
- Об этом забывать нельзя!
- Прости, Алла, прости, только не заводись, а то сейчас опять как зарядишь на целый день – «я Алла Борисовна, я Алла Борисовна»... Мне иногда начинает казаться, будто это я – Алла Борисовна.
- Но-но, вот этого не надо!
- Да никто и не хочет, Алла! Лучше скажи, что я должен сделать с этой Веркой?
- Не знаю... может, отравить её?
- Да ну, потом похоронами заниматься... Ты же знаешь, в Киеве её не любят, придётся тут хоронить, а у нас все места забронированы.
- Тогда, может, просто поговорить с ней по-человечески, попросить пойти отсюда на хрен?
- Ладно, Алла, я попробую.
Филипп с тяжёлым вздохом приблизился к Верке. Начать он решил издалека:
- Вера, ты уже так долго у нас живёшь, вообще... Столько не живут.
Верка радостно всплеснула руками:
- Ой, Филя, и не говори. Я так рада, что в хорошую семью попала. И детки меня любят – Максик и Настенька. Я с ними в жмурки играю, хороводы вожу... мы и спать решили вместе, чтоб теплее было... Очень мне тут нравится.
- Короче, Верка, ты это... – Филипп замялся. – Короче, раз уж живёшь, не трепись хотя бы. Болтаешь много. И смотри, про жмурки и хороводы ваши никому не рассказывай.
- Да что ты, что ты, Филя... Конечно, не буду рассказывать. А вареничков наварить тебе?
- Нет! – прорычал Филипп. – Тошнит меня от твоих вареничков!!!
- Тошнит? Так надо горилки принять... горилочки выпьешь, Филенька?
- Горилочки выпью! – согласился Филипп, хотя и с прежней агрессивностью.
Верка проворно вынула рюмки, набулькала горилки:
- А на Тибет-то ты скоро полетишь, а, Филя? Мудитировать?
- Скоро, - сказал Филипп, опрокидывая горилку в рот. – Прямо сейчас, блин, и полечу!
- Люблю я тебя, Филя, - призналась Верка, залюбовавшись поплывшим лицом собутыльника. – Эх, чудо-мудо ты моё!
- И я тебя, Верка, того... люблю, - признался Филипп, закусывая квашеной капустой.
Через пару часов расстроенная Алла жаловалась Максиму:
- Ну вот, Макс, полюбуйся: Филипп пошёл выгонять Верку из дома, а в итоге она напоила его горилкой...
- Верка не так проста. Мы с ней много говорили о её жизни. Ты в курсе, что наша Сердючка на самом деле – мужчина?
- Макс, это ничего не меняет.
- Почему же не меняет. Если Верка – мужчина, то и говорить с ней надо по-мужски.
- По-мужски? Это интересно... Макс, милый, попробуй, а?
- Я? – удивился Максим. – Я думал, лучше тебе это сделать...
- Но мужчина здесь ты! Иди к ней, поговори... пусть она уезжает в Киев!
- Ладно, я попробую... – согласился Максим и предупредил. – Но если она причинит мне увечья, вы оплатите лечение!
Филипп храпел в углу Веркиной комнаты на мешке с картошкой, а Максим, держа Верку за руку, медленно и печально заводил с ней настоящий мужской разговор:
- Я всё знаю о твоей жизни, Вера. Ты глубоко несчастный человек...
- Ох, да, да, глубоко, глубоко... – согласилась Верка.
- Ты из последних сил борешься с нарушениями в собственной психике. Помнишь, ты мне рассказывала, как ты становишься перед зеркалом, смотришь на себя и думаешь: «Я хочу её! Я хочу эту бабу. Дайте мне её немедленно!»...
- На, Макс, возьми! Возьми, если хочешь! – вскричала Верка. Вот она я – вся перед тобой, как украинское небо!
- Но это обман, Вера! Мы не можем быть вместе – потому, что ты мужчина!
Верка трагически заломила руки:
- Нет! Не напоминай мне!
- Ты мужчина, Вера! – настаивал Максим. – Вспомни об этом и давай поговорим.
- Это тяжело, ужасно тяжело!... но я попробую. – Верка закрыла глаза и сосредоточилась. – Так. Хорошо. Я мужчина... Я мужчина... Слушай-ка, Макс, мне тут пришла одна идея...
- Что, Вера, за идея?
- Я согласная быть мужчиной... Но давай тогда ты будешь женщина? Глядишь, и сложится у нас... – и Верка с надеждой посмотрела в оквадратившиеся глаза Максима.
Вскоре максим, испугавшийся угрозы насилия над собой, спрятался в чулане, прикрываясь на всякий случай детскими санками Филиппа.
- На наших мужиков нет никакой надежды, - сетовала Алла Насте. – Филя пьяный, Макс хвост поджал... Я думаю, Настя, надо тебе попробовать с Веркой поговорить. Скажи ей просто и решительно, чтоб она уезжала в Киев.
- Просто так и сказать? – с сомнением спросила Настя.
- Ну да. Подойди и скажи – мотай, мол, отсюда, Вера... Холодно и спокойно, с женским и артистическим достоинством...
- Вы думаете, у меня получится?
- Не знаю, Настя, не знаю. Но этот опыт тебе необходим. Не раз и не два тебе придётся говорить самым разным людям, в самых разных ситуациях, чтоб они мотали отсюда и уезжали в Киев.
- Обязательно – в Киев?
- Ну нет, необязательно. Иногда – в Йошкар-Олу, иногда в Кзыл-Орду, иногда просто в Химки или Мытищи...
- Спасибо вам, Алла Борисовна, за вашу школу! – горячо воскликнула Настя, записывая за Аллой. – Теперь я понимаю, почему детишки из Фабрики звёзд вас так любят. Вы прирождённый педагог...
- Я знаю, Настя, я знаю, мать твою, ты идёшь к Верке или нет?! – рассердилась Алла и показала бровью на биту, торчащую из-под дивана.
Она действительно была прирождённым педагогом.
Настя встала перед Веркой, прокашлялась и отвела глаза в сторону:
- В общем, Вера, слушай внимательно и не перебивай. Я буду говорить холодно и спокойно, со всем своим женским и артистическим достоинством...
- Настенька, ты уж меня так-то не пугай...
- Короче, Вера, - чуть увереннее продолжала Настя. – ты... это самое. Мотай, в общем. Отсюда. В Кзыл-Орду.
- Осссподи... – опешила Верка.
- Тьфу, я перепутала! В Киев, в Киев отсюда мотай, поняла? В Кзыл-Орду не надо, слышишь?
- У Киев?... – на Веркино лицо легла трагическая печать. Мамочка моя родная... На верную смерть ты меня посылаешь, Настенька. Ненавидят меня у Киеве...
- Это мы слышали.
- Такие мне гадости делают... Грудь всё время воруют. А недавно счёт телефонный прислали – на две тысячи долларов. А меня и дома-то тогда не было!
- Вера, какой кошмар! – посочувствовала Настя. – Это телефонные пираты.
- Ну, ясный перец, пираты. Я заявление на имя начальника телефонного узла написала, а он мне не верит. Думает, раз я такая эффектная женщина, много себе могу позволить, это я на две тыщи натрепала... А я и денег-то таких в руках не держала никогда! Одни гривны, одни гривны проклятые! Только у вас я и жить-то начала!..
Настя обняла Верку за трясущиеся от рыданий плечи:
- Вера, не плачь, я с Аллой Борисовной поговорю... Она даст тебе денег... Может, мы тебе и квартиру новую купим, и работу найдём...
- Поговори с ней, Настенька, поговори...
- Ты только не плачь, Вера! Только не плачь!
Настя, глотая слёзы, выложила Алле печальные обстоятельства Веркиной жизни в Киеве. Алла, выслушав рассказ без всяких эмоций, решительно поднялась с места. Она предстала пред Веркой, сверля её взглядом и поигрывая битой.
- Ой, Алла Борисовна... – Верка криво улыбнулась и попятилась к выходу. – Вы пришли мне денег дать?.. ой, кажись, нет... а вы насчёт чего, Алла Борисовна?... Вы только ко мне не подходите... А чего вы так смотрите?.. Странно так смотрите на меня... Да, кстати... Я вот тут чего подумала. Может, поехать у Киев... на пару деньков... Не подходите, Алла Борисовна... В общем... Поеду я. Прямо сейчас и поеду. Всем знакомым кланяйтесь, приветы передавайте... чтоб не болели... больше.
Алла молча открыла входную дверь, Верка, разбежавшись, юркнула в проём.
- Желаю вам всякого процветания и это, прям с вокзала напишу... позвоню... – пропищала Верка в глазок. – Алла Борисовна, я вам гостинцев пришлю с проезжающими... Всё, короче. Прощайте. Это была ваша тётя из Киева!
Алла послушала, как Веркины чресла скатываются с лестницы, спрятала биту под диван, зевнула и пошла спать.

15. НЕТ ПОВЕСТИ ПЕЧАЛЬНЕЕ НА СВЕТЕ

Алла и Филипп обедали, мирно позвякивая приборами.
- Филя, мне тут доложили, что ты ходил на мюзикл «Ромео и Джульетта» вместе с какой-то Алексой... – как бы невзначай сказала Алла.
- Да, Алла, милая, я забыл тебе об этом рассказать! То, что я там услышал, было ужасно!
- А о чём речь-то шла?
- О «Фабрике звёзд четыре». Конечно, я не всё понял, потому что музыка громыхала, кто-то носился по сцене, как ненормальный... Кто же это был?.. – Филипп задумался, отправив в рот кусок антрекота и уставился в стену. – А, вспомнил! Это был Николай Цискаридзе, такой длинный, тощий грузин в трико – знаешь его?
- Ну, по телевизору видела. А зачем он на сцену-то вылез?
- Алла, ну ты совсем от жизни отстала. Он же этот... дансер. Если по-русски сказать, он этот... дрыгоног. Трясогуз.
- Гм... Танцор, что ли? – спросила Алла высокомерно, в душе поражаясь невежеству Филиппа.
- Ну, наконец-то поняла! – сказал Филипп, в душе поражаясь тугодумию Аллы. – Короче. Плясать на сцене – это его профессия. Он, видно, пришёл тоже мюзикл посмотреть, но ему жутко всё это не понравилось. Оно и понятно: в этом мюзикле всё происходило ужасно медленно. И Коля Цискаридзе выскакивал на сцену и своим танцем им как бы говорил: сдохните все, сдохните скорее, задолбали своим дебильным спектаклем, танцевать ни хрена не умеете, козлы кордебалетные, кто вам вообще танцы ставил, и поёте вы погано, и рожами не вышли, заканчивайте уже эту хренотень...
- И всё это он говорил танцем? – уточнила Алла.
- Ну да! Я же тебе рассказываю, Алла, - он настоящий профессионал. Он своим танцем может послать так далеко...
- Вот бы и ты, Филя у него поучился. За танец срок не намотают...
- Алла, ну перестань, я вообще не про Цискаридзе хотел тебе рассказать, а про жуткую, странную историю любви...
- Наконец-то.
- В общем, это происходило на «Фабрике звёзд четыре». Там была как бы банда из нескольких человек...
- Это мы знаем, Шекспира читали... – важно кивнула Алла, наливая себе вина. – Правда, я уже не всё помню... Монтекки, Капулетти... Вот, значит, откуда Фабрики звёзд пошли. Ещё с шекспировских времён... А вот, кстати, «Гамлет» - какая пьеса замечательная! Помнишь, как там говорилось: «О если бы моя тугая плоть могла расстаять, сгинуть, испариться»... Или в другом переводе: «О если б этот плотный сгусток мяса растаял, сгинул, изошёл росой»...
Филипп перепугался:
- Алла, ты что, липосакцию хочешь сделать? Но у тебя и жира-то не так много...
- Не хватает тебе культуры, Филя! – вздохнула Алла, длинно сплюнула на пол и бросила тарелки в раковину. – Ладно, рассказывай дальше.
... В это же время, по удивительному совпадению, Максим и Настя обсуждали то же бессмертное произведение, но в другом контексте.
- Я всё-таки не понимаю, Макс, почему Филя пошёл на «Ромео и Джульетту» не со мной, а с какой-то Алексой, - капризно сказала Настя и надула губы.
- Настя, ты всё слишком драматизируешь. Но если ты задумаешься, ты поймёшь, что всему есть нормальное объяснение...
- Я не хочу задумываться. Я страдаю! – И Настя попыталась надуть губы ещё сильнее.
- Когда Филя собрался на «Ромео и Джульетту», был четверг, рыбный день, помнишь?
- Ну да...
- И ты чистила селёдку. От тебя весь день пахло сырой рыбой. Филя не мог вывести тебя в общество, когда от тебя так несло рыбьими кишками...
- Филе было противно, да?
- Дело не в этом, Настя. Просто он не хотел, чтобы от тебя отворачивались люди. Ведь от звезды не может пахнуть рыбой... Ты поняла, Настя?
- Я поняла.
- Что ты поняла? – устало спросил Максим.
- Всё поняла! – Настя выпустила злую слезу и насупилась. – Я, звезда, чищу селёдку, и от меня воняет. А какая-то дурацкая Алекса, не звезда, не чистит селёдку, и от неё не воняет. Поэтому звезда сидит дома и смотрит по телевизору сериал «Клон», а не звезда идёт с Филей в театр...
- Нет, Настя, ты пользуешься слишком вульгарной логикой...
- А эту Алексу я ненавижу! И я этого так не оставлю! – пообещала Настя. – Я ей отомщу, и отомщу страшно!
Максим отмахнулся:
- Всё-таки, Настя, скучно с тобой...
Между тем Алла и Филипп приступили к десерту. А на повестке дня всё ещё был злополучный мюзикл «Ромео и Джульетта».
- Филя, ты мне просто расскажи, в чём там был сюжет. – попросила Алла.
- Короче, рассказываю со слов Алексы. Этих пиндосов на «Фабрике звёзд четыре» постоянно заставляли петь какие-то дебильные песни. То есть вообще отстойные. Причём если кто-то не хотел петь какую-нибудь песню, он мог сочинить свою, но тогда получалось ещё отстойнее.
- Да, есть в этом что-то до боли знакомое.
- Вот-вот, мне Алекса так и говорит: и сейчас, говорит, ничего не изменилось... А самое жестокое на этой «Фабрике звёзд четыре» было то, что их по пятницам заставляли петь на всю страну. Пригоняли людей, чтобы люди всё это слушали, а люди забрасывали их разным дерьмом и кричали: «Мы вас ненавидим, полуфабрикаты!» А потом телевизионщики всё переозвучивали так, будто люди кричат: «Мы вас обожаем, полуфабрикаты!» - и показывали всё это по телевизору. Зачем всё это делалось, я, блин, вообще не понял. Можно было их всех сразу пристрелить, а не подвергать таким пыткам... И был там один парень – как я понял, он не очень дружил с головой, потому что однажды выбрил себе бровь и волосы покрасил в белый цвет...
- Филя, ты тоже красил волосы в белый цвет! – напомнила Алла.
- Поэтому я знаю, о чём говорю, - резонно заявил Филипп. – Этого парня звали Тимоти. Он влюбился в Алексу. Алекса долго ломалась и не отвечала на его чувства, потому что боялась своих родителей... А вот что там дальше было, я не понял, потому что стал зачем-то на сцену смотреть.
- А куда ты до этого смотрел?
- Как куда? На Алексу, которая всё это мне впаривала...
- А, значит, это был не просто мюзикл, - рассудила Алла со знанием дела, - это был мюзикл с элементами драматического спектакля, причём персонажи обращались непосредственно к зрителям...
- Алла, ты меня не запутывай, - попросил Филипп. – даавай я тебе просто расскажу, что там было. Девка чего-то обкурилась и лежит – труп трупом. Парниша пришёл, смотрит – ё-моё, она совсем в отрубе. Всё, думает, кранты, приму щас такую же дозу, чтоб улететь с концами. Чего-то накатывает и тоже отрубается. А тут она приходит в себя...
- Господи, неужели всё это происходило на «Фабрике звёзд»?
- Алла, при чём тут «Фабрика звёзд»? Я тебе рассказываю, чем всё кончилось... Ты меня только путаешь и не даёшь дорассказать – а я и так боюсь сбиться! В общем, она прочухалась, смотрит – мужик её в отрубе. Она кричит: «Ромео, мать твою, что за дела?»
- А почему она называла Тимоти Ромео?.. – спросила Алла и тут же сообразила сама. – А, я поняла! Она ж до этого обкурилась..
- Обкурилась, обкурилась... А вокруг них всё это время скачет Цискаридзе...
- Опять?
- Ну, я же тебе говорил – это его профессия! Короче Цискаридзе скачет, показывает им, чего делать: мол, подохните уже, придурки, вот вам порошок некачественный, вот вам ножик острый, недизинфицированный, давайте уже быстрее, тут из-за вас люди в зале запарились совсем...
- И что, Алекса умерла вместе с этим Тимоти, да?
Филипп развёл руками:
- Вот чего не знаю, того не знаю... Когда я в последний раз видел Алексу, она была жива.
- Всё понятно. Ты просто не досмотрел спектакль. Как ты ленив и нелюбопытен, Филя!
- На себя посмотри! – обиделся Филипп и вышел из-за стола, даже не доев мороженое.
Филипп минут пять носил обиду в себе, но груз этот был слишком тяжёл. Он решил пожаловаться Максиму:
- Знаешь, Макс, Алла стала такая бесчувственная. Я рассказываю ей о страданиях Ромео и Джульетты, а она меня всё про Алексу и Тимоти спрашивает...
- А почему она так ими интересуется?
- Да я с этой Алексой на мюзикл ходил, как раз на «Ромео и Джульетту», и бедная Алекса весь спектакль рассказывала мне свою кошмарную жизнь... Может быть, теперь Алла ревнует. Я стал даже тревожиться за Алексу...
- Но за Настю ведь ты не тревожишься?
- А что за неё тревожиться?... Настя уже не жилец.
- Да ты что, Филипп? Почему?
Филипп оглянулся – нет ли поблизости супруги – и зашептал Максиму на ухо:
- Помнишь, Настя недавно в автомобильную аварию попала, весь фейс себе расквасила?
- Ещё бы не помнить... – прошептал Максим.
- Конечно, в этом был и положительный момент – Настя два дня ходила с зашитым ртом...
- Да, это было прекрасно! – согласился Максим.
- Хотя слушать, как она тянула бульон через трубочку, мне не понравилось...
- Да, это было ужасно, - снова согласился Максим.
- Думаю, теперь Алла наймёт асфальтоукладчик, чтобы разделаться с Настей!
- Представляю, какой будет треск!
- Но Настя уже достаточно долго на эстраде, много поняла про эту жизнь и может даже лечь под асфальтоукладчик добровольно. А вот Алексу мне жалко.
- А что мы можем поделать, Филя? От судьбы не уйдёшь...
Филипп и Максим загрустили, рассуждая на темы предопределённости и фатализма под углом шоу-бизнеса.
А под другим углом грустила Алла.
- Алла Борисовна, что с вами такое? – бросилась к ней сердобольная Настя. – На вас лица нет...
- Настенька, мне Филя такую ужасную историю рассказал... про одну несчастную певицу по имени Алекса.
Настя насторожилась и замерла в тревожно-радостном предчувствии:
- Про Алексу? Говорите, Алла Борисовна, говорите!
- Эта история случилась довольно давно - по ней даже успели сделать мюзикл... – Алла вздохнула и промокнула глаза платочком. – В общем, Алекса погибла вместе со своим возлюбленным. Тут сыграл свою зловещую роль один наркоторговец с грузинской фамилией, который снабжал их дурманящими средствами и прикрывался тем, что работает в Большом театре, поэтому его никто не мог арестовать – так, во всяком случае, я это поняла...
- Да фиг с ним, с наркоторговцем. Главное – Алексы больше нет?
- Да, Алексы больше нет. Я вот хочу ей памятник установить...
- Алла Борисовна, на это благородное дело я отдам вам все свои сбережения!.. – воскликнула Настя и достала из кармана восемьдесят рублей. – А как назывался мюзикл про Алексу?
- «Ромео и Джульетта»... – Алла перестала прикладывать платочек к глазам и задумалась. – Блин, а при чём тут Ромео и Джульетта?.. непонятно... Что-то здесь не так, во всей этой истории...
- Ой, да чего теперь-то разбираться? – отмахнулась Настя.
- Ты права, - согласилась Примадонна и мудро заметила, - как ни крути – все умерли... Шекспир, однако! Помнишь, как в «Гамлете»? «О если бы моя тугая плоть могла растаять, сгинуть, испариться...»
И Алла задумалась – не сделать ли ей, в самом деле, липосакцию.

16. СТО СУНДУКОВ

Было позднее, обнадёживающе солнечное утро. Максим почесал в затылке, вынул из вазы букет увядших роз и встал на одно колено перед Аллой, задремавшей в кресле:
- Алла, я хочу тебя поздравить. Тебя отчеканили на монетах...
Алла вздрогнула, открыла глаза и хрипло недружелюбно спросила:
- Меня отчеканили? На каких монетах? Кто разрешил?
- Пресса пишет, что один мужик из Краснодарского края, повинуясь душевному порыву, на собственные средства отчеканил золотые и серебряные монеты с твоим изображением...
- Какой номинал у монет?
- Сто сундуков...
Алла нахмурилась:
- Каких ещё сундуков?
- Алла, ну это же Краснодарский край. У них, наверное, такая валюта – сундуки. А может, это личный прикол того мужика... Но зато монеты – золотые и серебряные.
- Ну, это неплохо, - рассудила Алла.
Максим возложил букет к стройным ногам Примадонны и осторожно предположил:
- Я думаю, что тебя этот мужик отчеканил именно на золотых...
- Максим, что ты такое говоришь? Я должна быть и на золотых, и на серебряных. Ты же сам сказал... – Алла заподозрила подвох. – Погоди, этот мужик что, ещё кого-то отчеканил?
- Ну да... Прости, Алла, мне надо идти...
Максим попытался с поклонами ретироваться, но Алла цыкнула:
- Сидеть, Макс! Говори, кого ещё отчеканил мужик?
- Это неважно, - замялся Максим и тоскливо промямлил, - ну, одну женщину... Ты... ты её, возможно, даже не знаешь... но она тоже звезда! Звезда первой величины... Она тоже достойна быть отчеканенной...
- Это Валерия, да? – гробовым голосом спросила Алла. – Отвечай мне – это Валерия? И орден Валерии дали, и на монетах отчеканили! Проклятая Валерия – и имя у неё дурацкое! И дети у неё... не понятно, на кого похожи!
- Нет, нет, не трогай Валерию, - взмолился Максим, - она добрая...
- Крашеная блондинка!.. Нарощенные волосы!
- Она маленькая, худенькая, такая нежная... Я когда с ней концерт вёл – чуть не раздавил её нечаянно. Она такая милая, такая хрупкая... Тем более, что этот краснодарский мужик и не думал чеканить Валерию на монетах...
- Максим, ну мучай меня! Я должна знать – кого ещё там отчеканили? Кого в Краснодарском крае посмели поставить на одну доску со мной?
- Про доски я ничего не слышал... – продолжал мяться Максим, уже проклиная себя за то, что полез со своими нелепыми поздравлениями. – А на монетах отчеканили, кроме тебя... эту... Анастасию Волочкову.
- Боже мой! Боже мой, я помню её! – воскликнула Алла и схватилась за сердце. – Я помню эту сарделину с прилизанными волосами и пучком на затылке, с нарисованными бровями! Вечно она кутается в какие-то мятые тряпки! У неё лишний вес и ноги иксом... Анастасия Волочкова! Вот она, любовь благодарной публики! Вот кого краснодарский мужик поставил на одну доску со мной – Аллой Борисовной!
- Алла, повторяю, ни про какие доски я ничего не слышал... – уныло повторил Максим, наблюдая мучения Примадонны.
Алла сделала широкий театральный жест, означающий отречение от этого бренного мира и немедленный уход в какой-нибудь эксклюзивный монастырь:
- Оставь меня, Максим!.. Этот удар слишком страшен даже для меня. Я шла на многие жертвы. Я делала духи и сапоги...
- Алла, не надо об этом... – попросиил Максим тоскуя.
Но Алла себя не щадила:
- Моим именем называют чипсы. Я веду «Фабрику звёзд», где позволяю каким-то прыщеватым юнцам запросто сидеть со мной за одним столом.
- Алла, я прошу тебя! Мне больно всё это слышать!
- Да, я прошла через многое! – настаиваля Алла. – И я ни от чего не отказываюсь – это моя жизнь! Но то, что меня приравняли к Анастасии Волочковой – это уже слишком...
- Алла, но ты ведь ничего не знаешь об Анастасии Волочковской. Её очень многие любят...
- Солёные огурцы тоже очень многие любят! Но ты же не станешь говорить, что Алла Борисовна и солёный огурец – это одно и то же!
- Мои исследования показывают, что для общества Анастасия Волочкова примерно тождественна Николаю Баскову. То есть, у Анастасии Волочковой довольно высокий статус.
- А чему равен статус Баскова? – заинтересовалась вдруг Алла Борисовна.
- Статус Баскова равен статусу двух Бабкиных... А две Бабкины – это полторы Распутиных...
- Нет, Максим, так мы слишком далеко зайдём. В конце моего творческого пути я уверена только в том, что рядом со мной может стоять лишь один человек – Иосиф Кобзон. Только его можно поставить со мной на одну доску!
И Алла, неся за собой тяжёлый шлейф высокой трагедии, отправилась в ювелирный салон за утешением.
Максим бросился к Филиппу, вальяжно раскинувшемуся на диване перед огромным экраном. Филипп жевал попкорн, смотрел фильм «Чикаго» и наслаждался тем, что он поёт вместо Ричарда Гира, - то есть, Ричард Гир открывает рот, а голос оттуда, из этого рта, выходит его, Филиппа. Вот до чего техника дошла.
- Алла просто убита! – сообщил Максим, присаживаясь рядом.
- Это не я! – испуганно воскликнул Филипп, едва не подавившись. – Клянусь, это не я, у меня есть алиби!
- Да нет, Филя, Алла убита морально. Какой-то мужик из Краснодарского края отчеканил на монетах её и Анастасию Волочковскую. Алла ненавидит Волочковскую. Хуже для неё только Валерия... Кстати, я не понимаю, чем ей не угодила Валерия – такая нежная, хрупкая, добрая женщина...
- Вот ты и ответил на свой вопрос, Макс, - сказал Филипп, чьё вальяжное настроение так и не поколебалось. – Алла ненавидит добрых женщин. Правда, злых женщин она ненавидит ещё больше. И вообще, запомни, Максим: Алла любит только мужчин.
- Да, да – это я знаю! Алла сказала, что только Иосиф Кобзон может стоять с ней на одной доске... – Максим нахмурился. – Всё-таки я не пойму, с чего это ей дались эти доски? Что за удовольствие – стоять на одной доске с Кобзоном?
- А она точно сказала – «стоять»?
- Да, стоять, стоять... стоять с Кобзоном на одной доске...
Филипп слегка подумал и со вздохом сказал:
- Боюсь, это дело дохлое. Кобзон не согласится. Он же того... Кобзон он, короче. Потребует за стояние на доске почасовую оплату... Страховку... Гарантии безопасности... Нет, с ним мы не договоримся – у нас столько денег нет. Не получится.
- Может, тогда сделать что-нибудь с Волочковой?
- А что с ней сделаешь, Макс?
- Ну, не знаю... Давай Волочковой ноги вырвем... Алле будет приятно.
- Иди ты! «Ноги вырвем»... А если она лягаться начнёт, как лошадь? Она ж нам челюсти в пяти местах сломает.
- Что же делать, Филипп? Алла в депрессии!
- Мы должны действовать очень аккуратно, тонко и умно. – веско сказал Филипп и кинул в рот горсть попкорна.
- Ну-ну, говори, что надо делать?
- А я-то откуда знаю?.. – прошамкал Филипп. – Тут же думать надо.
Ричард Гир вскоре допел голосом Филиппа последнюю свою партию, не скрывая некоторого недоумения по поводу того, что он поёт по-русски. Филипп выключил видик и попытался припомнить, не переозвучивал ли он ещё кого-нибудь из голливудских звёзд. Но получалось, что больше – никого...
- Филя, а я придумала, как решить вашу проблему! – сказала подлетевшая к нему Настя и завлекательно хихикнула, поигрывая бедром.
- Иди ты, Настя! – скептически отнёсся к ней Филипп. – Ну что ты можешь придумать? У тебя ж недавно это... мозг сотрясся. Он после автомобильной аварии до сих пор на место не встал... Кстати, Настя, а куда ты тогда ехала?
- Не помню.
- Ну вот видишь, Настя. Не помнишь. Лучше сиди себе молча и выздоравливай...
- Но Филя, я не могу молчать. Я знаю, как вывести Аллу Борисовну из депрессии...
- Иди ты, Настя! Ну что ты понимаешь в депрессиях? Сама подумай – даже Алла не знает, как ей выйти из депрессии! А ты, блин, уж точно не умнее Аллы... – внушительно выговорил ей Филипп.
- Я знаю, как Волочкову поставить на место!
- Настя, ну ты совсем не в себе. Волочкову целый Большой театр не мог на место поставить. Ты прикинь: не маленький какой-нибудь театр, а большой, просто огромный театр – и не мог с ней справиться. Её целая кордебалетная группа пыталась ногами забить. Все басы на неё хором орали – а ей хоть бы хны, отряхнулась и дальше пошла. Волочкова страшный человек. Не побоюсь этого слова – человек-паук. А ты рядом с ней козявка.
- Ну и ладно. Ну и не скажу тогда, чего я придумала...
Филипп приумолк, косо посмотрел на Настю и лениво разрешил:
- Ой, ладно, Настя, говори, так и быть...
- А вот и не скажу! Мне вообще думать нельзя, я головой ударилась...
- Говори, Настя!
- Умру, а не скажу! – запальчиво крикнула Настя.
- Макс! А Макс! – неожиданно зычно воззвал Филипп. – А ну-ка принеси сюда утюжок и щипчики!
Настя обоснованно завизжала.
После коротких, но увлекательных пыток Настя выдала Филиппу все свои светлые идеи. Филипп их аккуратно законспектировал и вечером того же дня плавно подгрёб к Алле со шпаргалкой в руке. Алла сидела за кухонным столом, с тоской рассматривала новые бриллианты, и казалось, ничто уже не сможет вывести её из депрессии.
- Алла, послушай, какая у меня прекрасная новость, - с оптимизмом начал Филипп, - она точно тебя обрадует... – он заглянул в шпаргалку и продолжил. – Один мужик из города Гусь-Хрустальный сделал деревянную игрушку. Прикинь, Алла, такая доска, на одном её конце – ты, а на другом – Кобзон. Слышь, Алла, на одной доске! На одной доске с Кобзоном!
Алла отмахнулась:
- Ну и что? Ерунда эти ваши деревянные игрушки... Вот мужик из Краснодарского края отчеканил на своих монетах меня и Волочкову... – Алла расплакалась злыми слезами. – Какой позор! Какой удар по самолюбию! Меня – и Волочкову!!!
«Тьфу ты, - подумал Филипп, не помогло, блин».
- Волочкову – и меня! – вновь и вновь отдавалась Алла своему несчастью. – Это невыносимо... Как мне с этим жить? Как мне людям в глаза смотреть?
- Слышь, Алла, а ещё знаешь, какая новость у меня... – неловко продолжил Филипп и снова заглянул в шпаргалку. – Одна фабрика выпустила керамическую плитку с твоим изображением... даже Кобзона не стали изображать – а тебя изобразили.
- А плитка напольная или настенная? – уточнила Алла, отвлёкшись от собственных стенаний.
- И напольная, и настенная...
- Отлично! – горестно воскликнула Алла. – Значит, какие-то козлы будут ходить прямо по мне! Попирать меня ногами! Может, даже Волочкова эту плитку купит – и будет по моему лицу шаркать своими стёртыми пятками!
- Алла, тут это... последняя новость... – Филипп ещё раз заглянул в мятый листочек и набрал в лёгкие воздуха. – Прямо не знаю, говорить или нет... Короче, твой портрет напечатали на самой мягкой, самой нежной, самой розовой туалетной бумаге...
- ЧТО??? – прорычала Алла, в отчаянии уставясь на Филиппа опухшими глазами. – Мой портрет? На сортирной бумаге? Нет! Нет!
И Примадонна, повторяя: «нет, нет!», выронила из перстов новые бриллиантовые цацки, посерела лицом и навзничь рухнула на пол – с такой силой, что у соседей снизу тревожно качнулась люстра.
- Блин, перепутал! – прстонал Филипп, сверившись со шпаргалкой, и обратился к бездыханному телу. – Не твой портрет на туалетной бумаге, Алла, а Волочковой. Волочковой, слышишь?.. Во-лоч-ко-вой!..
Алла не реагировала. Филипп топтался на месте.
- Ладно, Алла, отдохни пока... – он склонился над телом супруги, и лицо его исказало душевное страдание. – Какая, блин, ты красивая, Алла, вообще... Прямо как Джульетта в гробу... лежала бы ты так всю жизнь, ей-богу!
Алла обожала оригинальные комплименты. Она решила улыбнуться загадочно, как Мона Лиза, и рот её слегка перекосило в кривой полуулыбке. Руки и ноги начинали холодеть на кафеле, но Алла решила ещё немного полежать и послушать, что ещё скажет Филипп...
Филипп же, сочтя, что дело сделано, давно смотрел фильм «Чикаго» - уже в пятнадцатый раз.

17. МУМИЯ ВОЗВРАЩАЕТСЯ

Кто-то колотился в дверь. Алла опрометчиво открыла и ужаснулась: неизвестная бабулька в самом задрипанном виде стояла перед ней, протягивая жилистые грязные руки.
- Вы к кому, бабуля? – спросила Алла, воротя нос от непрезентабельного запашка.
- Алла Борисовна, вы шо ж меня не узнаёте, да? Я ж Верка... Верка я... Пердючка, как вы меня ласково называли...
- Боже мой, Вера, в каком ты виде!.. – ужаснулась Алла. – Что с тобой сделали в твоём Киеве?
- До Киева я не доехала, - сказала Верка и всхлипнула. – Вы когда меня выгнали, Алла Борисовна...
Алла строго нахмурилась и перебила:
- Вера, Вера, ну что ты такое говоришь?..
- Правду говорю, Алла Борисовна!
- Вера, прекрати. Вспомни, пожалуйста, - Алла заговорила значительно и сурово, - вспомни, что ты сама решила уехать, потому что соскучилась по своим украинским родственникам.
- Хорошо, Алла Борисовна, будь по-вашему! – согласилась Верка, просачиваясь в квартиру. – Я сама решила уехать. Потому шо соскучилась по родственникам. А вы меня не выгоняли.
- Вот, правильно, так всегда и говори.
- А если вы дадите мне чего-нибудь пожрать, я буду всем рассказывать, что вы ещё и уговаривали меня остаться у вас, но я так соскучилась по родственникам, так соскучилась, шо страшно вспомнить...
Вскоре Верка действительно плотно покушала, отмыла в ванной первый защитный слой, и, разомлев, пустилась в откровения:
- Видите, Алла Борисовна, шо сделали со мной москали... На вокзале всё отобрали, даже оба комплекта грудей спёрли...
- Какая жестокость!
- Ну скажите, Алла Борисовна, зачем им запасной комплект грудей? – вопрошала Верка, бия себя по груди – однако же, вполне пышной. – Ну зачем москалям мои груди?
- Не знаю, Вера. Может, чтоб на аукционе выставить?
- Я и слов-то таких не знаю – аукцион какой-то... это всё ваши московские дела! Мы, хохлы, не догоняем!
- Ты рассказывай, Вера, рассказывай, что с тобой дальше-то было?
- Ну, я подумала – пойду по друзьям своим, звёздам эстрады, они уж меня и приоденут, и накормят...
- Вера, ты наивная! Они же все шакалы! – Алла всплеснула руками и посмотрела на Верку с почти материнской жалостью.
- Да, да, шакалы, ваша правда. Страшно, Алла Борисовна, даже вспомнить, что они со мной делали...
- Вспоминай, Вера, вспоминай, доставь мне удовольствие.
- Сунулась я к Коле Баскову. А Коля мне и говорит: будешь, говорит, жить у меня на заднем дворе и мою машину мыть... А я – шо ж мне оставалось, я согласилась, я работы не боюсь. И вот как-то драю я его машину, а Коля за мной наблюдает. И я, шоб разговор поддержать, спрашиваю: правда, Коля, что ты взятку дал в пять тысяч долларов, чтоб от армии откосить?
- Так прямо и спросила?
- Ну конечно, Алла Борисовна. Для меня это тема-то больная... Вы ж знаете, я, чтоб от армии откосить, в психушке лежала – такую муку приняла... А Коля-то Басков весь так, знаете, раскраснелся, надулся, и говорит: никаких взяток я не давал, а в армию меня не взяли по состоянию здоровья...
- Господи, да чем же он болеет-то?
Верка просияла и панибратски хлопнула Аллу по плечу:
- Ну вы как в воду глядите! Вот и я ж подумала – чем же он болеет-то, Коля Басков? И вспомнила. И говорю ему – с таким ещё, главное, человеческим состраданием говорю: знаю я, Коленька, что ты от ожирения лечился, очень тебе сочувствую. Действительно, говорю, куда тебе в армию? Щёки сзади видно, не впишешься в парад на Красной площади...
- А Коля что на это?
- А Коля... – Верка вздрогнула, изменилась в лице и затрясла губами. – Коля взял, значит, шланг, из которого я машину его поливала, да так меня им отдубасил... Видать, от ожирения вылечился мужик окончательно. Сила в нём необыкноменная. Еле ноги унесла...
- Верка, бедная, бедная. Хорошо, что ты сразу к нам пришла.
- Да нет, Алла Борисовна, не сразу...
До первых заморозков продолжала Верка рассказывать Алле о своих приключениях, а конца всё не предвиделось. На смену Алле подошла Настя, устроилась поудобнее и заложила волосы за уши, чтоб ничего не пропустить.
- Ну, и куда же ты пошла, Верка, после того как группа «Любе» тебя всем составом...
- Ой, не напоминай! – вскричала Верка и замахала руками. – В общем, пошла я потом к Ренате Литвиновой. У неё, думаю, шмотья много, она меня хоть приоденет – я ж в одной комбинашке, да ещё депиляцию неделю не делала, люди от меня шарахаются, а собаки, наоборот, кидаются – ужас...
- Боже мой, неделю без депиляции... Я бы не выдержала!
- И я чуть с ума не сошла. В общем, Рената Литвинова меня домработницей взяла, отдала мне свои старые колготки, я из них и варежки сделала, и кофточки связала – в общем хорошо устроилась, у меня и уголок свой был в коридорчике, - голос Верки задрожал и надломился. – Гнёздышко было такое милое, я его цветочками из газеты украсила...
- Вера, только не плачь...
- И кушала я хорошо – когда яичко перепадёт, когда огурчик.
- Кстати, Вера, а фигура-то у тебя лучше стала, - заметила Настя.
- Это – да! – согласилась Верка с гордостью. – В общем, про Ренату Литвинову ничего плохого сказать не могу. Одно было нехорошо: никак я не могла понять, чего она хочет. Она то шепчет чего-то, как припадочная, то такие слова употребляет – не поймёшь, о чём она. Всё про какой-то суперфосфат твердит: суперфосфат, суперфосфат...
- Это по-еённому значит – круто, отлично, - объяснила Настя.
- А, вон как. А то она, бывало, борщ лопает и говорит: суперфосфат. А я ей – нет, это борщ, там свекла, морковка, капуста, чеснок... А она опять: да, говорит, полный суперфосфат! А в общем жили душа в душу.
- Так что ж ты ушла-то от неё, Верка?
- По недоразумению, Настя, по недоразумению. В квартире прибиралась, и мусор весь смела в поганое старое ведро. А это оказалась её эксклюзивная выходная шляпа... В общем, простились мы с ней более-менее мирно... Синяки, правда, до сих пор не заживут никак... но женщина она была интересная.
- Куда ж ты потом пошла, Верка?
- Устроилась массажисткой у Бори Моисеева... Первое-то время было хорошо. А потом он меня в баню позвал, чтоб я там ему тоже массаж сделала. И ещё сказал: не бойся, Вера, голые мокрые женщины меня не интересуют. И пошли мы в эту баню. Разделась я... и не знаю, чего уж он такого во мне углядел, но сделался просто зверем.
- Чёрт, мне же Максим рассказывал – что на самом деле ты не Вера, а Андрей!
- Факт – я Андрей! – горестно подтвердила Верка. – А я-то сама об этом забыла напрочь!.. Страшно было, Настя... Еле от Моисеева ноги унесла. Страшнее было только нападение Тарзана, когда я у Наташи Королёвой остановилась, а Тарзан в темноте принял меня за неё...
- Какой ужас! Ночь, Тарзан...
- Нет, конечно, что-то в этом и пикантное было... – уклончиво начала Верка и сама себя оборвала. – Но недолго. Главное, мне-то Наташа только один зуб выбила, а Тарзану-то своему три ребра сломала. Вот тогда я и услышала настоящий Тарзаний крик... до сих пор иногда по ночам его слышу...
- Бедная Верка... Ты отдохни тут как следует.
И Настя, застенчиво зевнув, отправилась на боковую, обнимаясь с плюшевым зайцем.
Верке же не спалось. Она порыскала по шкафам, пошебуршилась в холодильнике, но удовлетворения не почувствовала. К счастью, Максим в ту ночь тоже отчего-то бдел, и в нём Верка обрела нового собеседника.
- Этот ваш Дэцл, который на самом деле Кирилл Толмацкий, очень мне помог, - тихо говорила Верка, и Максим задумчиво вглядывался под её рассказ в заоконную мглу. – У него эти... как их... его дреды поредели, так он половину моих волос купил и в свои дурацкие косички вплёл...
- А сколько хоть заплатил-то? – участливо спросил Максим.
- Да как сказать... нисколько. Банку пива дал и пинка хорошего.
- А потом ты куда пошла?
- Потом пошла я к Витасу. И чёрт меня дёрнул спросить – лёгкие у него или жабры? Потому шо он такие ультразвуки издаёт, будто он не человек, а морской деликатес. А Витас-то, бедный, и сам не знал, человек он или Ихтиандр. Говорит – давай, Вера, я рот открою, а ты просмотри, чем я издаю эти звуки...
- И что, что ты там увидела, Верка? – зашептал Максим.
- Ничего не увидела. Темно там было, у Витаса в глотке. Только рядами – зубы, зубы, как у акулы...
- Страшно, блин!
- Но главное – он рот-то свой распахнул, а у него как в челюсти что-то щёлкнет, и всё, замкнуло! Обратно рот не закрывается. Так и мычит, ходит, бедолага, с открытым ртом, только слёзы огромные по щекам катятся... и смотрит так жалобно, как пёс бездомный, и как будто маму свою зовёт, только слов не разобрать...
- И долго это продолжалось?
- Минут пять. Потом его продюсер пришёл и таких нам пенделей наподдавал...
- Ну, где-то его можно понять.
- Конечно. Он ещё с меня расписку взял, что всё, что я видела во рту у Витаса, никогда не станет достоянием гласности... Блин, вот знала бы я, что так всё серьёзно, я б туда фонариком посветила. А то и помру, дура дурой, без понятия – шо там у Витаса во рту?
- Верка, а сюда ты после истории с Витасом пришла?
- Что ты, Макс, я ещё столько пережила всего...
- Вера, ты прямо персонаж Достоевского!
- Во-во. Это ты в точку попал...
И Верка усмехнулась, примерно как Порфирий Петрович перед тем, как поиметь Родиона Раскольникова – в фигуральном смысле, разумеется.
Стало светать. Верка выкурила последнюю сигаретку и почувствовала, что страшно устала. Уже погружаясь в мягкие объятия эксклюзивной перины, Верка раскрыла свой старый ридикюль, вытащила из него несколько пачек денег и стала пересчитывать, поплёвывая на пальцы.
«Надо будет на днях к Валерии завалиться... – думала Верка, раскладывая рубли, евро, гривны и доллары по разным пачкам. – Расскажу Валерии, что здесь меня заставляли голой на столе танцевать и плёткой били... Что Алла Борисовна с Максом ели фуа-гра... а Настя в чёрной икре купается... А Филя... А Филя себе брильянтовый зуб вставил и каждый день заставляет меня бархатной тряпочкой его протирать... Но главное, не забыть: танцевала голой на столе и били плёткой...»
Дензнаки сливались в одно серо-зелёное пятно, сознание стало тускнеть, веки потяжелели...
- Спокойной ночи, Андрейка. Приятных снов, - сказала она сама себе, пряча ридикюль, и сама себе ответила. – Спасибо, Вера... Ладно, всё, кончайте трепаться, завтра работы много...
И размеренный Веркин, или уже Андрейкин, храп смешался со звоном первых утренних трамваев.

18. ГРАНИТ НАУКИ

Максим с огромными печальными глазами на сером лице подошёл к Филиппу, сел рядом, помолчал, вздыхая, но так и не дождался реакции на своё трагическое появление.
- Филя, а с кем это Алла в гостиной разговаривает? – спросил Максим, чтобы завязать разговор.
- А, да это Боря припёрся, - ответил Филипп с неудовольствием.
- Какой Боря?
- Да этот Боря, который на букву М... «Голубая луна», короче.
- Понятно, - снова вздохнул Максим. – Филя, а у меня огромная проблема...
- Денег не дам! – отрезал Филипп.
Максим махнул рукой:
- Да я не об этом... – и тут же спохватился. – А почему это, собственно, ты не хочешь дать мне денег?
- Они у меня в другой комнате...
- А... ну ладно. Тогда в другой раз.
Помолчали. Филипп вытянул длинные ноги, пошевелил пальцами и вынужденно спросил:
- Так что у тебя за проблема, Макс?
- Понимаешь, я ведь не просто так... Я – лингвист...
- Да, разные бывают извращения... Или это болезнь такая? Макс, ты не заразный?
- Филя, это не болезнь, это профессия, - сказал Максим, немного обидевшись. – Я вам не хрен с горы. Я в университете учился.
- Иди ты!.. – удивился Филипп и заметил. – А между прочим, я давно вижу, что с тобой что-то не так.
- Да, Филя. Я в совершенстве владею английским и французским, - признался Максим и покраснел.
- Максим, я тебе сочувствую. Я представляю, с каким ужасным грузом ты живёшь...
- Но всё гораздо хуже, чем ты думаешь, - Максим отвёл глаза и судорожно затеребил пуговицу на рубашке. – Я должен защитить свою диссертацию на тему «Соотношение стилистических систем оригинального и переводного текста».
- Ты что, хочешь, чтобы я пошёл с тобой защищать эту... как её?
- Диссертацию?
- Ну да, её. Она хоть красивая?
Максим прежде никогда над этим не задумывался.
- Как тебе сказать? – он пожал плечами. – Она очень серьёзная, объёмная... Кстати, я давно её не держал в руках...
- Это зря. Они любят, чтобы их время от времени тискали.
- У тебя странные представления о науке, Филя. Но ты, возможно, прав.
- Ну ясный перец. Король ремейков всегда прав... Так чем я могу тебе помочь?
- Помоги мне вспомнить, Филипп! – хрипло взмолился Максим, отрывая в волнении пуговицу.
- Что вспомнить-то?
- Как они соотносятся! Как они соотносятся – две эти стилистические системы!
- Какие, блин, системы? – не понял Филипп.
- Оригинального и переводного текста!
- Мать твою, Максим, ну ты и загнул, - Филипп почесал в затылке. – Что ж, давай подумаем об этом вместе. Только сначала... знаешь, что нужно сделать, Макс?
- Что?
- Водки выпить! – решительно сказал Филипп и улыбнулся, как юный Будда.
Максим засветился надеждой.
А в гостиной в это время Алла принимала одного из своих добрых друзей, Бориса, молодящегося, кокетливого гомосексуалиста, любящего поговорить о душе.
- Боренька, я так рада, что ты заехал в гости, - тепло сказала Алла. – Правда, времена сейчас тяжёлые...
- Да, Алла, времена страшные, порочные, бессовестные! – горячо поддержал её Борис. – Расплодились жадные, гнусные люди... Им всё равно – талант ты с неповторимой индивидуальностью или подзаборное чмо.
- Боря, я вижу, ты в курсе наших обстоятельств и очень глубоко понимаешь мою позицию.
- Конечно, Аллочка, конечно... А ты о чём?
- Я о бане.
- Ах, ну конечно, конечно о бане – я так и понял... – Борис уставился на Примадонну белесыми глазами и чуть погодя спросил: - А что с баней?
- Прекрасная баня. Я в эту баню вложила душу...
- Да, настоящий артист вкладывает душу во всё. У меня даже сортир не такой, как у простых смертных. У меня настоящий артистический сортир, изысканный и гламуный... Алла, когда будешь у меня в гостях, обязательно зайди в мой сортир!
- Обязательно, Боря, спасибо, что пригласил... Но я хочу тебя предупредить. Когда-нибудь и к тебе, Боря, придут хамы и попытаются отобрать твой сортир, как у меня сейчас отбирают баню...
- Но кто посмел, Алла? – картинно возмутился Борис и сделал протестующий жест. – Кто отбирает твою баню?
- Федеральная служба по надзору в сфере земплепользования! – выпалила Алла и разрыдалась, уткнувшись в плечо друга.
- Боже, Алла, как это страшно звучит!
- Эти люди – монстры. Они говорят, что моя баня построена в какой-то водоохранной зоне...
- Какие гнусные выдумки! Они всё это проделывают с нами, зная, что мы, художники, самые уязвимые люди на земле... И мы же – самые доверчивые! Нам что-то лгут про какие-то зоны – и мы верим, и идём к ним в лапы, как слепые котята. И в любви происходит то же самое...
Борис уже хотел было соскочить на свою любимую тему – о странностях любви, - но Алла, заливаясь слезами, продолжала о бане:
- Между прочим, когда я эту баню строила, там никакой зоны не было – уж зону-то от не зоны я бы как-нибудь отличила бы!
- Конечно, Алла, конечно!
- Там не было ни зэков, ни колючей проволоки – я тебе зуб даю, Боря, не было там ничего такого! Вот хоть убейте меня – зоны не было! А теперь они говорят – это зона, это зона! уберите вашу баню с нашей зоны... И ещё нагло требуют, чтобы я снесла свой забор.
- Они свиньи, Алла, просто свиньи. Они завидуют нам...
- А я им говорю: раз вы решили, что это зона – вот я и построила забор! Какая ж зона без забора?
- Алла, как это мудро... – тихо восхитился Борис и поцеловал у Примадонны руку.
Алла, не обратив внимание на лобзание, с ожесточением продолжала:
- Ну, ещё бы не мудро. Вы, говорю, должны мне быть боагодарны, козлы, что я эту лысую землю на берегу Истринского водохранилища стараюсь в настоящую зону превратить, изо всех сил стараюсь! Я готова даже за свой счёт колючую проволоку провести и купить двадцать немецких овчарок!
- Алла, ты великая благотворительница, я обожаю тебя...
- Спасибо тебе, Боренька, ты чуткий человек, я тоже тебя обожаю... – скороговоркой проговорила Алла.
- А что они тебе ответили, когда ты насчёт колючей проволоки сказала?
- Они... у них нет ничего святого! – Алла снова разрыдалась. – Они сказали, что попадут на меня в суд. Будь проклята эта Федеральная служба!
Чтобы утешить великолепную женщину, Борис снова принялся лобызать её хоолодные руки, и она снова не обратила на это никакого внимания.
Между тем Филипп и Максим уже уговорили первую бутылку водки и взирали друг на друга с большой приязнью, хотя уже видели несколько неотчётливо.
- А ну скажи ещё раз, как там твоя диссертация называется? – попросил Филипп, пытаясь сфокусироваться на товарище.
Максим помотал головой, отгоняя преследующих его воображаемых мушек:
- Ну, это... как блин его?...
- Отдыхай, - добродушно сказал Филипп, - ща я сам вспомню... Отношение сись... каких-то двух сись...
- Сись, блин, тем. Со, блин, отношение! – уточнил Максим, подняв перст.
- А, ну да. Сись-тем. А дальше чё?
- Оригинального текста и этого... ещё другого какого-то...
- И – не-о-ри-ги-нального! – выговорил Филипп, преодолевая сопротивление организма.
- Типа того.
- Не, Макс, ты мне точно скажи, не надо никаких «типа того». Мы же наукой занимаемся, а не дерьмо пинаем... как вчера...
Максим напрягся:
- Погоди, Филя... Щас я вообще точно скажу, как моя диссертация называется... Двух сись соотношение оригинальное, а двух других... неоригинальное... Не, опять не то.
- Да... Чё-то не то... – Филипп неопределённо покрутил в воздухе рюмкой, но всё-таки донёс её до рта. – Там было чё-то про переводы...
- Переводы? – всполошился Максим. – Рублёвые или валютные?
- Дурак ты, Макс! – рассердился Филипп, демонстративно отстраняясь от товарища. – Чё ты опошляешь, вообще? Это ж всё-таки диссертация твоя, это ж святое, блин! Ты сюда бабло не примешивай! Ты лингвист или... хрен с горы?
- Филя! Филя! – Максим попытался ударить себя в грудь, но попал по кадыку. – Вот за то, что ты щас сказал – я теперь это... уважаю тебя! Сильно! Давай выпьем.
Не мешкая выпили.
- Макс, а раньше ты за что меня уважал? – спросил Филипп, сощурив один глаз.
- Раньше?... Ну, как сказать... ну ты сам знаешь.
- Нет, ты скажи. Мне будет приятно. Ну за что ты меня уважал, ну колись, Макс...
- Естественно, за твои ремейки, Филипп, - и Максим, подняв рюмку, для убедительности повторил, - за твои вили-ка-лепные ремейки!!!
- Максим, - сказал Филипп сурово и посмотрел другу прямо в глаза. Я тя люблю. Ты понял? Блин.
И друзья обнялись и заплакали.
Максим и Филипп всё глубже погружались в дебри лингвистики, а Алла и стареющий гомосексуалист Борис в гостиной делились самым наболевшим, самым интимным.
- Алла, а ведь меня грабят! – с горечью сказал Борис. – Меня грабят, как какого-нибудь несчастного на большой дороге...
- Что, налоговая?
- Нет, Алла, не налоговая... Это ужасная история. Я написал мемуары. Я излил туда всё, что у меня было, я вывернул всю свою душу... Я настолько погрузился в этот процесс – в медленное воссоздание самых шокирующих, самых интимных подробностей моей жизни...
- Это очень мужественно с твоей стороны.
- Ещё бы... Я надеялся на этом сделать приличные бабки, обновить гардероб – ну ты понимаешь, решить мелкие бытовые проблемы, прикупить антиквариата, парочку манто, брильянтики... Я обожаю эти штучки... И ради этой святой цели я буквально весь обнажился.
- Я думаю, это тебе всё-таки доставило удовольствие.
- Да, да, конечно! – порывисто согласился Борис. – Я когда писал всю эту, э-э-э... книгу, я будто занимался любовью сам с собой. И я в восторге предчувствовал, как всё это прекрасно кончится – мне заплатят за рукопись триста тысяч долларов... ну минимум – двести пятьдесят... И знаешь, как надо мной надругались?
- Как над тобой надругались? – Алла замерла в предвкушении подробностей.
- Страшно надругались! Они предложили мне за книгу всего сто штук. Мне! Сто штук! Будто я милостыню прошу! Мне ста штук даже на туалетную бумагу не хватит... Ты можешь себе это представить?
- Боря, я понимаю, как тебе тяжело... я сочувствую тебе от всей души... – Алла стиснула зубы и прошипела. – А свою баню я этим козлам всё равно не отдам!!!
Таким образом Борис и Алла вернулись к тому, с чего начали.
А Максим с Филиппом перешли на качественно новый виток работы над диссертацией. Филипп убрал со стола пять пустых бутылок, помолчал, сосредоточился и произнёс:
- Короче, Макс, ты чё-то не въезжаешь. Существование лексических, мать твою, грамматических и стилистических соответствий между языками мира – это объективная данность, ты понял, нет?
- Да, Филя, я понял, - ответил Максим, влюблённо глядя на Филиппа.
- И любой литературный перевод, - продолжал безжалостно наседать Филипп, - осуществляется посредством, мать твою, чего? Отвечай!
- Не знаю... – признался Максим и рассмеялся дурацким, но несомненно счастливым смехом.
Однако Филипп был серьёзен, как никогда.
- Балда ты, Макс, а не лингвист! Слушай и запоминай. Перевод осуществляется путём подбора этих самых соответствий! Какой же ты тупой, Макс!
Максим уронил кучерявую голову:
- Филя, прости... я тебя обожаю...
Но Филипп не желал сентиментальничать:
- Идём дальше, блин... Только давай ты сейчас запомнишь, что я тебе скажу, и пойдёшь на хрен отсюда! Короче. Восприняв семантическую и эмоционально-экспрессивную информацию, - продолжал он упорно, - которая заключена в подлежащей переводе фразе – ты слушаешь, придурок? – переводчик воссоздаёт эту информацию в материальных единицах переводного языка, стремясь, твою мать, сохранить её полный объём...
- Я ничего не понимаю, Филя! – разрыдался вдруг Максим. – Я больше не лингвист!!!
- Иди ты!... – удивился Филипп, ненадолго задумался и извлёк их холодильника непочатую бутылку. – Вот в чём твоя проблема, Макс: мало ты выпил, потому и – не лингвист. С твоей диссертацией мы должны покончить сегодня же, ты понял?
- Понял... – покорно сказал Максим.
- Тогда – наливай!
И, как говорится, понеслась птица-тройка. Кстати, с диссертацией в тот же день было действительно покончено. С тех пор о ней никто никогда не вспоминал.

19. СЕКС В БОЛЬШОЙ СТРАНЕ

В последнее время Борис зачастил в гостеприимный дом Примадонны. И общение их становилось всё более доверительным.
- Алла, посмотри, что у меня есть... – интимно прошептал Борис. Алла всполошилась, замахала руками и зажмурилась:
- Нет, Боря! Не надо, я не хочу!
- Не бойся, Алла! Это очень забавная вещица...
- Боря, не смей снимать штаны! – воскликнула Алла, услыхав, как что-то зашуршало. – Я не хочу этого видеть... меня это может травмировать. В моём возрасте мне нельзя!
- Что ты, Алла! ты не о том подумала! Я совсем не... я не этот... как же это произносится?... в общем, я не экс-ги-би-ци-о-нист...
- А кто ты, Боря? Может, ты этот... Этот, как его... тоже трудное слово – даже не знаю, что оно значит, но очень хочется тебя перещеголять... В общем, может, ты – штан-дар-тен-фюрер?
- Алла, ты бог знает в чём меня подозреваешь! – оскорбился Борис. – Штан-дар-тен-фюрер – это, наверное, тот, кто со штанами... или с фюрерами. И ни одного фюрера я не имел... в своём окружении.
- Знаешь, Боря, от тебя всего можно ожидать... – заметила Алла.
- Алла, я просто хотел показать тебе одну милую вещицу, которую мне подарила поклонница на концерте...
- А, поклонница!... Вот не знала, что у тебя есть поклонницы...
- А что я – хуже других?
- Нет, Боря, ты лучше. Ну ладно, давай, показывай – что там тебе поклонница подарила. Какой-нибудь голубенький плюшевый поросёночек, да?
- Нет. Это трусы.
Борис выудил наконец из кармана штанов предмет своей гордости: это оказались трусы в цветочек с отчётливыми следами губной помады на самом интересном месте.
- Правда, прелесть?
- Фу, какие... – брезгливо сказала Алла, отшатываясь от трусов, которыми Борис в упоении размахивал. – А в чём это они вымазаны?
- В губной помаде! Представляешь, Алла, кто-то любит меня до такой степени, что облобызал трусы и преподнёс их мне в подарок... Вот если бы Нильда любил меня так же!
- Нильда?... Не знаю никакого Нильду... Это что-то вроде Оле-Лукойе, да?.. Эх, Боря, Боря, какой ты ещё ребёнок!
- Да, я ребёнок, ты права. Я влюблённый ребёнок. И я мечтаю, что мой Нильда однажды снова прилетит ко мне! – И Борис залился скупыми мужскими слезами.
«Какой к чертям Нильда?.. – подумала Алла. – Откуда он должен прилететь?.. Наверное, Нильда – это ремейк Карлсона...»
Алла, ретируясь короткими перебежками, оставила не в меру чувствительного, плачущего в трусы гостя одного, наедине с его реликвиями и переживаниями.
- Что, Боре очень плохо, да? – спросил Филипп, наблюдая, как Алла тщательно моет руки – на случай, если она всё-таки нечаянно дотронулась до трусов.
- Ужасно, Филя! – сказала Алла. Он возится с какими-то грязными трусами и мечтает о Карлсоне. Мне кажется, Борис страшно одинокий человек...
- Иди к нему, Алла, он же мучается. Ему надо с кем-то обсудить свои проблемы и всё такое. Иди, Алла.
- Ага, разбежалась! Сам иди! – вдруг зло прикрикнула Алла и скрылась в будуаре. Да ещё и дверью хлопнула.
Филипп, вспомнив, что в жизни всегда есть место подвигу, решил вникнуть в мучения Бориса.
- Знаешь, Филипп, я так долго бредил своим Нильдой Фернандесом и нашим с ним дуэтом, что ничего не замечал вокруг... – рассказывал Борис самое сокровенное.
- Погоди, так этот Нильда – мужик? – уточнил Филипп.
- Он не мужик – он мужчина. Он настоящий мужчина... – сказал Борис в тихом слёзном восторге. – Мужчина моей мечты – с изящной фигурой, длинными ногами, голубыми глазами, светлыми волосами и высоким голосом...
- А... ну да. Понятно, - кивнул Филипп, подумав про себя, что чёрненькое всё-таки симпатичнее.
- Но мы редко с ним видимся. Сначала я страдал в разлуке. Не мог никого полюбить по-настоящему... А так хотелось настоящей испепеляющей страсти... Вот такой! – и он неожиданно растянул перед лицом Филиппа драгоценные трусы в цветочек.
- Хочешь, я их Настьке отдам, чтоб простирнула? – предложил Филипп с сочувствием.
- Нет! Не трогай, это святое! – Борис аккуратно свернул реликвию и спрятал в карман. – Так вот, об испепеляющей страсти. Однажды – это было на концерте в Туле – я увидел ЕГО.
- Кого его?
- Я не знаю, как его зовут. Он сидел среди зрителей и смотрел на меня немигающими глазами...
- Стеклянными, что ли?
- Почти. В его глазах я будто увидел собственную душу. Та же тоска по испепеляющей страсти, такое же желание любви, романтики... Этот человек был далеко не молод, скорее всего пенсионер – но у него было сердце октябрёнка, влюблённого в пионервожатого...
- Иди ты, - только и смог сказать Филипп.
- Да, Филя, да. Нежное, невинное, трепетное сердце. И я решил завязать с ним отношения прямо на концерте. Я сошёл со сцены, не переставая петь про голубую луну, приблизился к нему... Ослеплённый страстью, я не заметил, что рядом с этим человеком сидела какая-то непонятная тетёха преклонных лет, которая держала его за рукав...
- Жена этого пенсионера, что ли?...
- Тогда я не понимал, что у моего избранника может быть жена. Я подошёл, повинуясь его зовущему взгляду, сел к нему на колени, обнял, прижался губами к его лысине...
Филипп вздрогнул, представив себе эту монументальную сцену. Штука была явно посильнее «Рабочего и колхозницы».
- И тут эта баба на меня наорала и утащила моего избранника прочь, - продолжал Борис, - он долго оглядывался, в его взоре блестела слеза... И по щекам тоже струились слёзы...
- А из носа у него не текло?
- Да, да, как будто текло... отовсюду текло – это был поток прощальной признательности за секунды единения наших душ... Но пуповина, связавшая нас в одно мгновение, была хладнокровно перерезана ржавым скальпелем страшной реальности...
Филипп решил, что с него на сегодня довольно:
- Извини... Боря, этот тульский пенсионер с его пуповиной – это уже слишком... Я понимаю – Нильда Фернандес, ещё куда ни шло... Извини, мне надо выйти.
Филипп вышел. Решительным, не оставляющим выбора пинком он направил к Борису своего друга Максима, дабы тот оценил продолжение этой бесконечно печальной повести.
Максим внимательно посмотрел на Бориса, на его припудренное лицо, аккуратно подкрашенный ротик и страдающие глаза, сел от него подальше и раскрыл книжку:
- Борис, я могу уделить вам всего несколько минут. Вы можете начать вашу исповедь. Время пошло.
- По-настоящему я был счастлив только в детстве... – тихо сказал Борис и заплакал.
- Я рад за вас, - бросил ему Максим и с шумом перевернул страницу.
- Мы обожали ходить в кино.
- Это прекрасно. Какие фильмы вам нравились? Французские комедии, итальянский неореализм?..
- Какие в жопу фильмы, при чём тут фильмы? – удивился Борис и поплыл на волнах тонкого лиризма. – Мы садились на последний ряд и одной рукой до одурения жали руку соседа – второй же рукой неутомимо лузгали семечки...
- Вы мусорили, Борис – это нехорошо! – заметил Максим.
- Это было прекрасно. Мы тискали друг другу руки до потери сознания. Руки были потные, липкие, через полтора часа тисканья они делались вялые, как мочалки, скользкие, как угри...
Максим поморщился:
- Я понял, понял.
- Но это была любовь! Любовь!... – настаивал Борис, и Максим принуждённо покивал. – Конечно, потом, когда я познакомился с Нильдой Фернандесом, это ощущение счастья вернулось. Проблема была в том, что мы говорили на разных языках. Но я часто брал его за руку... И Нильда шептал по-французски: «о, мерд, мерд...». Я до сих пор не знаю, что это значит – наверное, что-то очень нежное... «мерд, мерд».
- «Мерд» значит «дерьмо», во всяком случае – по-французски, - сообщил Максим и посмотрел на часы. – Всё, Борис, наш разговор подошёл к концу, до свидания, всего вам доброго... я вынужден откланяться и всё такое. Руку, извините, не подаю, она у меня недостаточно скользкая.
И Максим, чертыхаясь, пулей выскочил из гостиной.
На смену ему к Борису пришла Настя.
- Настя, я недавно пережил прекрасные минуты... – сообщил Борис этой невинной, доверчивой девушке. – В моём клипе снялась Людмила Марковна Гурченко.
- Я вас поздравляю! – сердечно сказала Настя.
- Она великолепная женщина. В следующей жизни я хотел бы быть Гурченко. Но, конечно, не такой Гурченко, какая она сейчас, а постарше...
- Ещё старше? – удивилась Настя, пытаясь вообразить, как бы выглядела Людмила Марковна Гурченко, будь она ещё старше, но воображение почему-то нарисовало ей Людмилу Марковну из «Карнавальной ночи», в чёрном платье, с муфтой и миниатюрной талией, и Настя заплакала от зависти.
Борис обрадовался, увидев на лице своей собеседницы слёзы понимания, и экзальтированно возвестил:
- Ах, как было бы хорошо, будь она значительно старше!... Знаешь, Настя, когда-то в юности у меня был роман со взрослой женщиной. Это было безумно интересно и приятно. К сожалению, мы расстались...
- А почему? Из-за разницы в возрасте?
- Конечно. Вот если бы она была старше меня лет на тридцать–сорок, мы до сих пор были бы вместе... Ты тоже когда-нибудь по-настоящему расцветёшь, Настя.
- А как это – по-настоящему?
- Я представляю тебя лет так в шестьдесят с лишним... Сеточка морщин по всему лицу, глубокие носогубные складки, поредевшие седенькие волосики собраны в пучок, который прикрывает прелестные проплешинки... Мне кажется, ты будешь именно такой!
Настя завопила, будто у неё вдруг, без наркоза и даже без предупреждения, вырезали аппендицит:
- Нет! Нет, я не буду такой! Вы противный!
Борис несколько опешил, и Настя выкрикнула ему в испуганное лицо:
- И не вздумайте показывать мне ваши трусы!..
Продолжая истошно вопить, Настя покинула Бориса и закрылась в своей комнате, где принялась судорожно рассматривать в зеркале свою физиономию – не прорезались ли уже носогубные складки.
А Филипп и Алла проводили экстренное совещание.
- У нас огромная проблема, Филя, - говорила Алла тоном Мюллера, озабоченного судьбой Третьего рейха, - Борис желает продолжать изливать свою душу, а слушатели кончились. Надо позвать кого-то со стороны...
- Алла, никто не согласится. Только за вознаграждение.
- Нет. Это исключено. Думай, Филя, думай – кто сможет выдержать Борины страдания?
- Вообще-то есть такой человек, - сказал Филипп и шёпотом добавил: - Только надо спрятать всё ценное в доме.
И через пару часов перед разговорчивым гостем восседала Верка, взирая на него с огромным и неподдельным интересом.
- Конечно, моя личная жизнь не складывается – я это сознаю... – утомлённо сообщил ей Борис. – Но народ меня признал.
- Это да, признал, - Верка активно закивала. – Вас буквально знает каждая собака.
- А как меня принимали в Томске, в Подольске, в Анапе, в Ростове-на-Дону!.. – с улыбкой поделился Борис.
- Я бачу, чёс был нехилый. – сказала Верка одобрительно и поинтересовалась – Много бабла загребли?
- Порядочно.
- Так это ж главное, Борис. Для того ж мы и рвём жо... жилы рвём, корячимся на эстраде из последних сил!
- Знаете, Вера, в тех городах, где я был, люди развешивали афиши с надписью: «Осторожно, извращенец в городе!»
- О, прелесть какая! – искренне восхитилась Верка.
- Да, люди заботились обо мне, предупреждали, что в городе маньяк – чтобы я не заводил случайных связей... Одно только странно: предупреждение об извращенце было буквально во всех городах, куда бы я ни приезжал. Не понимаю, куда смотрит милиция? Почему не ловят извращенцев?
- Любит вас народ, любит... – сказала Верка не к месту.
- Да, меня любят. Вот например, даже в этом доме у меня нет ни минуты покоя – каждый хочет со мной поговорить. А я так устал. Вера, прости, но мне так хочется побыть немного одному...
- Нет уж, Борис, давайте ещё поговорим! – забеспокоилась Верка.
- Ну, ладно... – вздохнул Борис. – Хочешь, Вера, я покажу тебе трусы, подаренные мне одной поклонницей?
- Хочу – это не то слово! – воскликнула Верка, подпрыгивая от счастья. Наконец-то нашёлся кто-то, кто разделял её интересы.

20. СПАСИТЕ НАШИ СУШИ

Алла и Филипп кушали «чудо-творожок», и жизнь казалась лёгкой, воздушной, с кусочками фруктов... Но лицо Филиппа вдруг омрачилось. Он облизал ложечку и печально сказал:
- Алла, а ты знаешь, что случилось с нашей Настей?
- Ну, чего ещё? – обречённо спросила Алла.
- Какой-то лидер зрительского голосования из твоей «Фабрики звёзд» выиграл с ней свидание...
- Не бойся, он её не заинтересует.
- Да я не боюсь. Они уже встретились, поговорили и разошлись.
- Ну тогда в чём проблема?
- Алла, они встречались в японском ресторане. И Настя опять объелась суши.
- Боже... Я помню, Настя говорила в каком-то интервью, что суши для неё – это наркотик... Какой ужас, Филя!
- Да, Алла, именно ужас! – подтвердил Филипп. – На Настю сырая рыба оказывает страшное воздействие. Причём Настя хочет ещё и ещё. Она уже съела замороженного карпа из холодильника и килограмм селёдки.
- Галлюцинации начались? – спросила Алла в тревоге.
- Они начались уже в японском ресторане.
- Значит, теперь она впадёт в буйство?- Да, Алла. И мы должны это выдержать...
- Главное, помнить, что это не она, не Настя, а сырая рыба в ней заставляет Настю всё это говорить.
- Конечно. Это рыба. А Настя нас любит. Настя добрая девочка и всё такое... – убеждал себя Филипп.
- Наша с тобой задача, Филя – не убить её, когда Настя будет во власти своего бреда. Если нам это удастся, мы с честью выдержим испытание.
Алла и Филипп, собрав волю в кулак, мужественно покончили с завтраком и разошлись по своим комнатам.
А Настя, начавшая буйствовать, первым делом набросилась на Филиппа:
- Филя, наконец-то у меня открылись глаза! – выкрикнула она и грозно захохотала. – Я всё про тебя поняла! Ты мутант, Филя...
- Хорошо, хорошо, я мутант... – ласково согласился Филипп, отползая к стене. – Только не волнуйся, Настя... Кстати, а почему ты решила, что я мутант?
- Нормальные люди не бывают такими длинными! – дико, но в общем резонно аргументировала Настя, сверкая белками. – У нормальных людей не бывает таких огромных и страшных глаз... Ты как из фильма инопланетян. С какой ты планеты, Филя?
- Вообще-то я местный.
- Наверное, ты вылупился из яйца, которое оставили тут твои сородичи много веков назад... Но какова твоя миссия, Филя? Зачем ты здесь? – прошипела Настя, пытаясь окружить Филиппа со всех сторон.
- Я... как тебе сказать... я здесь пою песни.
- Ага, признался! Ты зомбируешь землян своими завываниями... Вот в чём твоя миссия! Превратить нас в болванов!
- Конечно, Настя, в чёт-то ты права... но ты занимаешься тем же самым.
- Нет! Я прозрела! – Настя в доказательство выпучила глаза. – Больше вы не будете мной манипулировать!
- Как хочешь... – миролюбиво сказал Филипп, но не удержался и сквозь зубы добавил: - Тебе же хуже будет.
- Что? Ты мне угрожаешь?... – обрадовалась Настя. – Не подходи ко мне, мутант проклятый! Сиди здесь и жди: я тебя скоро из бластера пристрелю...
- Я подожду, - вздохнул Филипп.
Настя оголтело носилась по квартире в поисках не то новой жертвы, не то оружия. Сзади к ней подошёл Максим и осторожно положил руку ей на плечо:
- Настя, ты как себя чувствуешь? – спросил он вкрадчиво. – Тебе не стало хуже?
- Нет, Макс, мне хорошо – потому что я знаю истину.
- Какую истину?
- Мне открылась настоящая природа вещей... Вы все притворяетесь людьми – но вы не люди. Вот ты, Макс. Ты делаешь вид, что ты – аспирант, который пишет диссертацию. Но аспиранты не ездят на «Бентли»!
- Но я же не только аспирант, Настя! Я ещё и пародист, и певец, и телеведущий...
Настя оскалилась и рассмеялась:
- Да, я знаю, вас много... вы оккупировали лучшие места. Вы клонируете себя, чтоб остальным ничего не досталось...
- Настя, но ведь всё, что я делаю, я стараюсь делать хорошо, - спокойно сказал Максим, надеясь пробиться к Настиному разуму.
- Может, ты и стараешься... – Настя помедлила и агрессивно проорала Максиму в лицо, - Но у тебя почему-то не получается ни хрена! Ха-ха-ха! Признайся! У тебя не получается! Ты полное фуфло! Если бы не эта байка – что ты любовник Аллы Борисовны, на тебя бы все давно с прибором положили!
- Ну всё, Настя, я обиделся! – заявил Максим и вышел из образа чуткого товарища.
- Обиделся? – спросила Настя с презрением. – Это называется – обиделся? Ты даже обидеться как следует не можешь!
- Нет, я могу. Смотри – я страшно обижен.
Максим надулся из всех сил, но Настя смерила его скептическим взглядом:
- Не верю. Понимаешь? Не ве-рю!
- Ну, а что я не так делаю-то?
- Ты какой-то вялый, Макс, и неубедительный. В тебе никакого темперамента нет! Ты не артист! Ты даже не аспирант! Ты пустая оболочка... – Настя задумалась на секунду и спросила спокойнее. – Слушай, ты, существо, а где настоящий Макс, которого я когда-то знала?
Максим промолчал: вопрос поставил его в тупик. А воспалённое Настино сознание пронзила страшная догадка:
- Ты убил его, да? Убил и сожрал? Что вы с ним сделали???
- Он... это... он в безопасности... – промямлил Максим.
- Вы хотите выкуп, да? Ничего не получите. Все мои деньги у Филиппа Бедросовича! У вашего мутанта, которого вы из яйца вылупили!
- Надо же, как всё запущено... – пробормотал Макисим.
А Настя хохоча фурией поскакала дальше. Метания привели её в кухню, где восседала Верка, перемешивая чёрную и красную икру для нового желудочного эксперимента. Настя прогалопировала вокруг Верки, присела рядом и поприветствовала:
- Ну, здравствуй, воплощение пошлости!
- Здравствуй, Настя, - ничуть не удивившись, ответила Верка, - я вот думаю, кабачковой икры сюда добавить, чи шо?
- Ты знаешь, что похожа на ряженую обезьяну? – спросила Настя, явно провоцируя украинскую гостью на международный конфликт.
- Ну да, знаю. А шо такое?
- Ты спекулируешь на национальном украинском колорите, низводя его до уровня балагана! – провозгласила Настя. – В тебе нет никакого достоинства! Великий украинский народ не простит тебе надругательства! А нотки трансвестизма, которые присутствуют в твоём образе, делают его просто омерзительным...
- Настя, ты говори помедленнее, я всё это запишу в своё резюме, - попросила Верка, - может, тогда меня возьмут в передачу «Лучшие шоу мира».
- Посмотрев на тебя, Вера, аудитория уже не в состоянии воспринимать образцы настоящего юмора, - продолжала Настя, - ты портишь людям вкус, как сейчас испортила несколько килограммов красной, чёрной и кабачковой икры, превратив их в полное дерьмо!
- Думаешь, в дерьмо? – огорчилась Верка и пробормотала. – А можа быть баклажанной добавить?
- Я проклинаю тебя!
- Спасибо, Настенька! – тепло сказала Верка и крикнула вслед стремительно удаляющейся Насте. – Только ты всё это, что мне сейчас сказала, всем остальным тоже расскажи – это должно очень помочь моей карьере!
В поисках монстров Настя заглянула в санузел. Монстр сидел, читая газету, и неожиданному Настиному появлению как будто даже обрадовался.
- А, и вы здесь, Борис! – Настя ощерилась.
Борис чарующе улыбнулся, привстал с унитаза в галантном поклоне:
- Здравствуй, девочка.
- Вот вас-то мне и надо...
- Надо меня? Возьми... я весь твой. Делай со мной что хочешь...
- Знаете, Борис, в последнее время вы демонстрируете чудеса идиотизма, - сообщила Настя.
- А что ты имеешь в виду, дитя моё?
- Я имею в виду, что вы ведёте себя по-идиотски. И вообще вы ужасный тормоз. То у вас мобильник сопрут, то вы в дьютифри шмотки свои забываете, потом выскакиваете на ходу из самолёта, пугаете пассажиров... Точно вам говорю – надо подлечить голову.
- Видишь ли, Настя, я так занят своим искусством... – печально сказал Борис и спустил воду.
- Чем вы заняты?
- Своим искусством, - повторил Борис ещё печальнее и на всякий случай спустил воду ещё раз.
- Нет, погодите... Это шутка, что ли? Вы называете искусством свою бессовестную хренотень, которой вы мутите населению мозги?
- Какое население, такая и хренотень. В смысле – такое и искусство.
- Борис, я увидела вас в истинном свете. О, я всё поняла!
- Ну, наконец-то, - Борис протянул к Насте алчущие руки. – Иди ко мне, дитя...
- Руки помойте, блин!.. – отшатнулась Настя и с гневом провозгласила. – Я всё поняла – я присоединяюсь к гневному голосу христианских матерей! Я вместе с ними взываю: долой содомию с российской эстрады!
- Дитя, не поддавайся на эту провокацию!
- Я не дитя! Сами вы дитя!
- Да, пожалуй, я во многом остался ребёнком... Я по-прежнему безоглядно верю людям – а люди козлы... увы, я дитя – безгрешное и наивное.
- Опять завёл свою шарманку! Дитя порока, отправляйся туда, откуда пришёл! Я тебе не поддамся... Отзынь, сатана! Отзынь, сатана! Отзынь! – Настя вдруг озадаченно умолкла. – Нет, чего-то я не то говорю... извините... А, я вспомнила, как надо! - она схватила баллончик с освежителем воздуха и пустила ароматную струю Борису в лицо. – Не озынь, а это... Изыди! Изыди, сатана! Изыди, сатана!
Борис зажмурился, чихнул и стал ощупью пробираться к выходу:
- Ладно, дитя, ладно, уговорила – я, пожалуй, отзыну... то есть изыду...
- Ага! Действует! Одним монстром меньше!
Настя победно улыбнулась. Но она сознавала, что главный подвиг ждёт её впереди. И Настя смело направилась прямо в логово Примадонны.
- Алла Борисовна, скажите, вы отдаёте себе отчёт, что ваша Фабрика звёзд – это безнадёжно вторичное мероприятие?
Алла побледнела и сказала тихо и решительно:
- Я тебя не слушаю, Настя, потому что ты не в себе...
- Как вы могли продать свою бессмертную душу медийному дьяволу за рекламу чипсов на центральном канале?
- Я даже не понимаю, о чём ты говоришь...
- Неужели зелёные бумажки превратились для вас в предмет культа?
- Бред какой-то, - сказала Алла, сжав зубы.
- Вспомните, - ведь когда вы работали за несчастные рубли, вы были гораздо счастливее. Вы жили творчеством. Вас любила вся страна – все обожали ваши дурацкие балахоны и щербинку между передними зубами, кстати, зачем вы её законопатили?
Алла мужественно подавляла в себе агрессию:
- Настя, не трать энергию, я всё равно тебя не слушаю. Я понимаю, что ты опять объелась сырой рыбы, а сырая рыба действует на тебя как наркотик...
- Какая, к чёрту, сырая рыба? – удивилась Настя.
- Бедняжка, уже не помнит ничего... Ты же ходила с этим парнем, как его... с Русланом каким-то из Фабрики – в японский ресторан, не помнишь?
- А, точно... – Настя посмотрела в потолок. – Точно, ходила в японский ресторан. Только я опоздала в этот ресторан на целый час. И мне вообще есть не хотелось – так, саке выпила и домой поехала...
- Погоди, так ты, значит, не ела эти твои суши?
- Нет, Алла Борисовна.
- И ты не под кайфом?
- Окститесь, Алла Борисовна! – воскликнула Настя. – Я в здравом уме, я как стёклышко!
Алла медленно восстала и устремила на Настю стальной, пронизывающий до костей взгляд:
- Ну тогда, дорогая моя, у нас с тобой будет совсем другой разговор...
- В смысле?
- В смысле – серьёзный, взрослый базар. – Алла длинно и эффектно плюнула на пол и отработаннным движением ноги выкатила биту из-под дивана. – А ну повтори, сопля, чего ты там молола?
В общем, в этот день Настя первой из жителей Земли встретила конец света.